Николай Гейнце - Ермак Тимофеевич

— Ну это, добрый молодец, еще на воде писано, поставится ли в заслугу… И нам может ох как влететь, коль прознает царь, что мы тебя и на земле поселили…

— Точно уж мои грехи такие неумолимые?..

— У Бога, добрый молодец, нет неумолимых грехов, а на земле-то ведь люди…

— Все бы попытаться надо.

— Попытать, отчего не попытать… — вдруг ухватился за это предложение Ермака Семен Иоаникиевич. — Только надо вслед за челобитьем, что пошлем царю, какую ни на есть ему еще послугу оказать…

— Какую же послугу?

— Да по последней царской грамоте можем мы воевать земли сибирские… Не пойдешь ли ты со своими людьми за Каменный пояс, а мы так в челобитьи и пропишем?.. Коли удача будет, наверное царь смилуется.

— Это ты, Семен Аникич, надумал правильно, а коли неудача будет, сложу там свою буйную голову… Туда мне и дорога…

Ермак Тимофеевич хорошо понимал, что Семен Иоаникиевич Строганов решился согласиться на поход за Каменный пояс, против которого был прежде, лишь как на крайнее средство удалить его, Ермака, от племянницы, которая-де его забудет, но, несмотря на это, Ермак Тимофеевич ухватился за эту мысль, которая все-таки оставляла ему надежду.

— Зачем думать о гибели? Может, все и уладится, — поглядев на Ермака, сказал Строганов. Он и сам не верил в благополучный исход челобитья, да и даже при благополучном исходе ему не улыбалась свадьба племянницы с атаманом разбойников.

Купец Строганов хитрил, не догадываясь, что Ермак Тимофеевич хорошо распознал эту хитрость.

— Только если царь меня помилует, а уж я заслужу это, чур назад, Семен Аникич, не пятиться, а веселым пирком да за свадебку.

— А у вас это с Аксиньей уже сговорено? — вместо ответа спросил Строганов.

— Есть тот грех, — тихо ответил Ермак Тимофеевич, — урывками да поладили… Коли хотел начать речь со мной о ней, сам, значит, смекнул, что полонила меня девушка, а я уж как люблю ее, жизни не хватит рассказать любовь эту.

— Вот оно что!

— Так, значит, так, Семен Аникич, все как укажешь я сделаю, из твоей воли не выйду и ты назад не пяться… Сам обещал намедни наградить меня, чем я захочу, только за то, что я вылечил твою племянницу. Вот и требую награды. Отдай ее мне, коли царь помилует меня.

— Да ведь не ведал я тогда, о чем твоя речь была.

— Это все едино.

— Не то разумел я, думал о казне речь идет, — заметил Семен Иоаникиевич.

— Мало ты знал меня, да я и сказал тебе тогда же, что до казны не жаден, — ответил Ермак Тимофеевич.

— Так-то так, да невдомек мне тогда было… Я до вчерашнего дня ничего не подозревал; вчера только Максим надоумил…

— Что же он говорил?

— Он-то, молод он, зелен, говорил, известно, несуразное, — уклончиво отвечал старик Строганов.

Ермак Тимофеевич не настаивал на подробностях — он понял, что брат любимой им девушки на его стороне, и считал это не только добрым предзнаменованием, но и половиной дела. Он озабоченно вздохнул.

— Так как же, Семен Иоаникиевич? — спросил он после небольшой паузы.

— Ин будь по-твоему… Коли помилует царь — твоя Аксюша…

— Благодетель! — вскочил Ермак Тимофеевич и, схватив руку старика, крепко поцеловал ее.

— Что ты! Ошалел? Поп я, что ли, что ты мою руку лижешь!.. Садись, уговор еще есть.

— Уговор? — упавшим голосом повторил Ермак и покорно сел на свое место.

— Да, уговор.

— Какой же?

— До царского решения уж ты ни в светлицу, ни в хоромы ни ногой. А в поход собирайся, когда захочешь. Понадоблюсь я тебе, то знать дашь, к тебе зайду, в твоей избе потолкуем… Согласен?

— Да как же мне не согласиться-то? Твоя здесь воля, а не моя.

— А коли моя, так я ее и высказал. А в поход когда же?

— Да надо молодцов назад моих подождать, что пошли на Вагулия. С половиной-то за Каменный пояс нечего соваться…

— Так-так, ишь ты напасть какая! А когда они вернуться могут?

— Как это сказать, должны бы вскорости, а Бог их ведает…

— Оказия!.. — задумчиво произнес Семен Иоаникиевич.

— Так мне и вовсе в светлицу не ходить? — спросил Ермак Тимофеевич. Голос его дрогнул.

— Нет, уж не ходи. Антиповна сегодня мне сказала, здорова Аксюша, только на сердце жалуется. Ну да это пустое…

— Слушаю, — глухим голосом произнес Ермак Тимофеевич.

— А я, как только ты пойдешь в поход с молодцами, пошлю царю челобитную, — успокоил его Семен Иоаникиевич.

Ермак встал.

— Прощенья просим, — поклонился он.

Встал и Строганов.

— До свидания… Уж ты прости меня, добрый молодец, что боль тебе причинил сердечными речами моими. Сам, чай, понимаешь, одна у меня она, племянница-то…

— В чем же ты виноват передо мною, Семен Аникич? Дело понятное… Я похуже ожидал за мои речи несуразные, — отвечал Ермак Тимофеевич.

— Умные речи приятно и слушать, — заметил Строганов.

Ермак вторично поклонился ему и вышел.

Отойдя подальше от двора, он оглянулся на хоромы строгановские прощальным взглядом. На глазах его блестели слезы. На окна светлицы Ксении Яковлевны он взглянуть не решился.

А между тем молодая Строганова вместе с Домашей неотводно смотрели в окно. Они видели, как Ермак Тимофеевич вышел из избы и направился в усадьбу.

Ксения Яковлевна стала с нетерпением ждать его появления в светлице. Но время шло, а Ермак Тимофеевич не появлялся.

— Куда же это он запропастился? — тревожно спросила девушка Домашу.

— А може, Семен Аникич его задержал, с ним беседует…

— Да, кажись, он эти дни прямо сюда ходил.

— Ходить-то ходил, да день на день не приходится. Может, сегодня позвали его к Семену Аникичу.

— Что-то сердце у меня не на месте…

— С чего бы?

— Чует беду…

— Перестань, какая беда такая!..

— А если он говорить стал с дядюшкой?

— А разве хотел он?..

— Да, баял что-то такое, только, кажись, не собирался так скоро…

— Да и зачем спешить? Не горит под вами…

А Ермак все не шел. Девушки в волнении ходили по комнате, заглянули в рукодельную. Там шла обычная работа и на своем обычном месте сидела Антиповна.

Ксения Яковлевна и Домаша вернулись в горницу и снова подошли к окну.

— Он уходит! Что это значит? — воскликнула Ксения Яковлевна и побледнела.

Ермак действительно приближался к своей избе с низко опущенной головою.

— И не глядит сюда, — голосом, полным отчаяния, тихо сказала девушка.

— И впрямь не стряслось ли чего? — задумчиво произнесла Домаша.

Не успела она это сказать, как Ксения Яковлевна вскрикнула и без чувств упала на пол. В светлице поднялся переполох.

Обморок с Ксенией Яковлевной был очень продолжителен. Сенные девушки раздели ее, уложили в постель, а она все не приходила в себя, несмотря на то что Антиповна опрыскала свою питомицу водой, смочила голову винным уксусом, давала нюхать спирт. Ничего не помогало.