Николай Гейнце - Ермак Тимофеевич

Узнал он также, что это «царство» нуждается в ратных людях для защиты своих владений от зауральских татар, вотяков, остяков, вогуличей и прочей погани мухомеданской и языческой.

Нашло раздумье на Ермака. Довольно пролил он крови христианской, добился того, что на Москве уже готова для него петля, что назначен выкуп за его буйную голову — пора и честь знать! Лучше идти бить неверных, нечисть-то эту и убить не только не грех, а что паука раздавить — семьдесят грехов, чай, простится за каждого.

А много грехов у него на душе! Посбавить бы маленько следовало! Запала ему эта мысль в голову — колом не вышибешь. И спит и видит идти в «строгановское царство».

Призвал он на совет Ивана Кольцо, тот одобрил план своего друга.

— А наши пойдут ли за нами? — с сомнением спросил его Ермак.

— За тобой-то, атаман! В чертово пекло пойдут, а не то что к Строгановым.

Так и порешили.

Года за два до начала нежданного и негаданного недомогания Ксении Яковлевны Строгановой, повергшего ее дядю Семена Иоаникиевича в большое беспокойство, в «строгановском царстве» произошло тоже нежданное и негаданное событие, которое, как впоследствии увидит читатель, имело непосредственную связь со странной «хворью» молодой хозяйки строгановских хором, о причинах которой недоумевала старуха Антиповна.

Однажды ранним утром, когда Семен Иоаникиевич только что успел умыться, одеться и помолиться Богу, к нему в опочивальню вошел его старый слуга Касьян, служивший в доме Строгановых еще при отце, Анике Строганове. Ему было, по его собственным словам, «близ ста» лет, но, несмотря на это, он был еще очень бодр и крепок, с ясными, светло-серыми глазами и крепкими белыми зубами, которые так и бросались в глаза при частых улыбках этого добродушного и веселого нрава старца, судя по седым как лунь волосам и длинной бороде.

В доме все челядинцы относились к нему с уважением и называли по отчеству Дементьич. Касьяном звал его только сам Строганов, и это было уже освящено обычаем.

— Что скажешь, Касьянушка? — спросил его Семен Иоаникиевич. — Что случилось?

Строганов знал, что старик напрасно не потревожит его в опочивальне.

— Да там, во двор, батюшка Семен Иоаникиевич, пришли невесть какие люди, в хоромы просятся до твоей милости.

— Какие люди?

— А кто их знает, батюшка… Говорят, вольные…

— Вольные?..

— Дело есть до твоей милости.

— Много их?

— Пятеро.

— Все в хоромы просятся?

— Никак нет. Один просится, во-видимому, их наибольший.

— Что же, пусть войдет, — сказал Семен Иоаникиевич и вышел вслед за Касьяном в соседнюю горницу, ту самую, в которой он беседовал с Антиповной по поводу необходимости выдать скорее замуж Ксению Яковлевну.

Через несколько минут в горницу вошел высокий, стройный, еще молодой парень, одетый в кафтан тонкого синего сукна, опоясанный широким цветным шелковым поясом.

Лицо его было некрасиво, но на нем лежала печать какой-то бесшабашной удали, которая выражалась и в насмешливом складе губ, красневших из-под русых усов и небольшой окладистой бородки, и во всей его прямой, даже почти выгнутой назад фигуре, в гордо поднятой голове с целою шапкой густых волос, вьющихся в кудри.

— Здоровы будете… — поклонился он Семену Иоаникиевичу легким поклоном, истово перекрестившись на большой образ Божьей Матери, висевшей в переднем углу горницы в богатом кованом золотом окладе.

— Здравствуй, молодец. Откуда Бог несет?..

— С Волги, Семен Аникич, — просто отвечал тот, точно уже много лет знакомый хозяину.

— С Волги, — повторил Строганов. — Велика матушка Волга…

— Вся была наша, — тряхнул густыми волосами вошедший.

— Чья это ваша? — возразил купец Семен Иоаникиевич.

— Вольных людей.

— А-а… Зачем пожаловал?

— К твоей милости, купец.

— С чем?

— С услугою.

— Вот как! Какую же услугу ты можешь оказать мне?

— Понаслышаны мы были давнехонько о вашей сторонушке. Богатая она страсть и привольная. Нет в ней ни воевод, ни стрельцов, жить можно вольготно, не опасаючись. Остяки, бают, да всякая нечисть беспокоит порой, ну да на них управу найти можно…

— Один, што ли, ты с ними справишься?

— Зачем один? Нас много… Сот семь наберется…

— Все с Волги?

— Откуда же больше? Она была наша кормилица.

— А теперь…

— Теперь царь засилье взял. Казань сложил, Астрахань… Воеводы да стрельцы кишмя кишат на Волге-то… А нам это не на руку.

— Кому же это?..

— Известно: вольнице.

— А ты кто такой?

— Есаул Иван Иванович, по прозвищу Кольцо…

— Храбр же ты, молодец, коли так напролом и лезешь к незнакомым людям. Али тебе неведомо, что царь цену назначил за твою голову?

— Как неведомо? Ведомо…

— А что дороги тебе отсюда назад не найти, не опасаешься?..

— Я опаску, купец, уже давно потерял, да и найти не хочу ее… Слухом о Строгановых земля полнится, не такие они люди, чтобы на деньги польстились и вольную казацкую голову воеводам, приказным подьячим и прочей царской челяди продать… Да и голову я свою ценю подороже, чем ценит ее царь Иван Васильевич, даром тоже не отдам. Трудно с Кольцом будет справиться. — Он тряхнул действительно могучими богатырскими плечами. — А коли одолеют, так тут неподалеку Ермак станом стоит, своего есаула не выдаст, выручит или жестоко отомстит за него, все в щепки разнесет…

— Ермак, говоришь?.. — переспросил его Семен Иоаникиевич, и голос его невольно дрогнул при этом имени.

Грозная слава Ермака с устрашенных им берегов Волги донеслась до запермского края и невольно даже на властных людей производила впечатление.

— Да, атаман Ермак Тимофеевич, — отвечал Иван Кольцо.

Семен Иоаникиевич некоторое время молчал как бы в раздумье. Иван Кольцо смотрел ему пытливо в глаза смелым взглядом.

— Не ошибся ты, добрый молодец, не такие люди были и есть Строгановы, чтобы выдать головы гостей своих. Без опаски можешь быть под нашею кровлею.

— Я опаски еще в жизни, купец, не испытывал, докладывал тебе кажись об этом… Не Ивану Кольцу опасаться кого, а его опасаться надобно, — как-то естественно просто прозвучала в устах есаула эта хвастливая фраза.

— Что нам о том препираться с тобой? Выкладывай лучше дело, добрый молодец. С чем вы к нам прийти надумали?

— Вот это слово твое, купец, правильно. Сейчас все тебе выложу, по душе, по совести…

— Садись, — сел на лавку Семен Иоаникиевич.

— И постоим перед твоей милостью…

— Чего стоять? В ногах правды нет. Садись…

— Коли приказываешь… Гость, известно, невольник…

Иван Кольцо сел рядом с хозяином.

— Говори, добрый молодец, а я послушаю.

Иван Кольцо откашлялся и начал:

— Вот оно что, купец, надоело и мне и атаману разбойничать. Прискучило дело это… А об вас, купец, слухом земля полнится, что житье у вас вольное, без воевод, подьячих и приказных, только одна лиха беда — соседи дикие, беспокойны, ну да нам-то они и на руку, и решили мы с атаманом ударить вам челом с просьбицей… Отрежьте нам землицы, лесу на избы пожалуйте, кое-что из хозяйства для пропитания, построимся мы и заживем тихо, мирно, никого не тревожа, а как придут из-за гор гости нежданно, татарва поганая, остяки или вогуличи, то с ними мы начисто разделаемся, будут нас долго помнить нехристи… Оберегать, значит, вас будем в оплату за милость. И вам и нам хорошо будет… Вот и сказ весь.