Мишель Зевако - Тайны Нельской башни

– Еще бы не хотеть! Я весь внимание, милейшая. Говори.

– Так вот: эта могущественная персона, о которой я упомянула, ждет тебя сегодня вечером, в половине одиннадцатого; приходи в это время на то место, которое я тебе укажу, и ты увидишь там человека, который произнесет: «Мариньи». Отвечай ему: «Монфокон».

– И куда же мне следует явиться?

– К Нельской башне.

И незнакомка, присев в реверансе, удалилась – быстрая, бесшумная, словно призрак.

Проследуем же ненадолго за ней.

Мимо часовых, кои проводили ее уважительными, но в то же время несколько боязливыми взглядами, она прошла в Лувр, пересекла несколько дворов и, оказавшись у потайной лестницы, поднялась в галерею, в глубине которой находилась оратория, где, бледная и взволнованная, ждала ее другая женщина.

– Ну как? Ты сделала то, о чем я просила, Мабель? – с дрожью в голосе вопросила обитательница молельни.

– Да, Ваше Величество, – отвечала та, которую звали Мабель.

Едва заметно кивнув в знак благодарности, величественная, одной рукой пытающаяся унять биение сердца в трепещущей груди, королева Маргарита Бургундская покинула ораторию.

Мабель смотрела вслед королеве, пока та не исчезла за дверью.

Тогда таинственная женщина откинула капюшон и сняла маску, открыв лицо – холодное, казавшееся почти безжизненным, если бы не огонь, горящий в ее глазах.

– Ступай, безумная королева! – прошептала Мабель. – Доверяй мне и дальше. Позволь втянуть тебя в расставленные мною сети! Придет время – и всего по одному моему слову, одному жесту твоя прекрасная головка падет под топором палача!.. Но прежде ты выстрадаешь то, что, по твоей милости, выстрадала я! Вот станешь ты матерью, каковой когда-то была я… и тогда…

Она не сдержала рыданий.

Медленно поднесла эта женщина обе руки к увядшему лицу и долго еще оставалась на том же месте – неподвижная, погруженная в воспоминания.

Окажись кто рядом, он бы услышал как, сквозь рыданья она прошептала:

– Этого Буридана зовут Жаном… Моего малыша тоже так звали…

Отец Миртиль, которого мы видели в спешке покидающим Ла-Куртий-о-Роз, вошел в большую залу. Вошел уверенной походкой человека, привыкшего видеть, как с его появлением все склоняют головы.

Перед самым Лувром он запросто избавился от плаща, который надел, отправляясь в Ла-Куртий-о-Роз, получил обратно от Тристана, явившегося за ним слуги, тяжелую шпагу с мощной железной крестообразной гардой и закрепил на портупее.

Ангерран де Мариньи направился прямиком к группе, что стояла в глубине комнаты.

Там был бледный и взволнованный Людовик X. Там был улыбающийся победоносной улыбкой граф Карл де Валуа. Там были коннетабль Гоше де Шатийон, Жоффруа де Мальтруа, капитан королевской стражи Юг де Транкавель. Там были другие сеньоры – столпившись вокруг стола, все они рассматривали некий ларчик, в ужасе качая головами.

– Сир, – промолвил Ангерран де Мариньи, – я прибыл по приказанию Вашего Величества.

– Пресвятая Дева! Я жду вас уже больше часа, сударь!

– Извольте меня извинить, Ваше Величество. Я находился вдали от дома. Узнав от слуги, что король требует меня по важному делу, все оставил – и вот я здесь.

Мариньи ждал, положив руку на гарду своей военной шпаги, и внимательным взглядом обводил присутствующих. Все отвернулись, за исключением Жоффруа де Мальтруа, который посмотрел первому министру прямо в глаза и сделал едва заметный знак. При этом знаке Мариньи побледнел, но нахмурился, встав в вызывающую позу.

Король Людовик, которого парижские буржуа прозвали Сварливым, ходил взад и вперед по комнате, бормоча глухие проклятья. По пути он наткнулся на столик, заставленный дорогой стеклянной посудой; резкий удар ногой – и столик отлетел в сторону вместе со всем, что на нем стояло. Подойдя к окну, король ткнул кулаком в витраж, цветные стеклышки разлетелись вдребезги, рука закровоточила, и Людовик X принялся браниться, изрыгая глаголы, которым поразились бы и рыбаки на Сене.

– Клянусь потрохами дьявола! – возопил он. – Проклятой утробой матери, которая меня родила! Есть ли на свете король более несчастный, чем я? Меня хотят вероломно убить, хотят, чтобы я сдох, как какая-нибудь падаль на углу Гревской площади!

Последовал новой поток брани, сопровождавшийся ударами ногой по креслам и предметам гарнитура, а также по-прежнему кровоточащей рукой по всему, что под эту руку попадалось.

Через несколько минут королевский кабинет был опустошен, словно по нему пронеслась шайка мародеров: стулья опрокинуты, фарфор разбит на мельчайшие кусочки, занавески порваны в клочья…

Спокойный и степенный, Мариньи ожидал окончания этого приступа ярости.

Наконец Людовик X подошел к первому министру, скрестил руки на груди и проворчал:

– Известно ли вам, что происходит, сударь?

– Сир, – проговорил Мариньи, – Париж в радости, королевство спокойно – вот что происходит. Прочего, если таковое есть, я не знаю.

– Вы не знаете! Вы, которому следовало бы знать! Не знаете, что меня хотят уничтожить! Вот уже час как я твержу вам об этом! Подойдите! Взгляните! – добавил Людовик, увлекая Мариньи к столу, над которым склонились свидетели этой сцены.

Мариньи увидел ларчик, а в нем, словно в гробу, покрытую королевской мантией восковую фигурку с воткнутой в сердце иглой.

Первый министр взял фигурку в руки и внимательно рассмотрел.

– Знаете, что это?! – вскричал Людовик X.

– Да, сир: жалкое колдовство, из тех, что делают ведьмаки и ведьмы, проклятая раса, от которой мы должны очистить Париж и королевство. Похоже, эта кукла была изготовлена против Вашего Величества.

Граф де Валуа подошел к королю и прошептал тому на ухо:

– Вы слышите, сир?

– Да это же само собой разумеется.

– Произнес уловивший эти слова Мариньи. – Даже и спорить не о чем. Нужно быть врагом короля, чтобы не разглядеть в этой фигурке проклятие, призванное убить Ваше Величество…

Первый министр бросил на Валуа смертельный взгляд и добавил:

– А разве у монсеньора графа, дяди короля, имеются на сей счет сомнения?

Валуа, в свою очередь, наградил Мариньи не менее вызывающим взглядом:

– Ни малейших. Более того: именно я, а не вы, кому надлежит этим заниматься, предупредил моего дорогого короля и племянника о ненавистном заговоре, который плетут против него колдуны и колдуньи.

Мариньи заскрежетал зубами. Он уже готовил какой-либо сокрушительный ответ, когда Людовик X, положив руку на плечо министра, смерил его взглядом, в котором сквозило подозрение.

Мариньи понял эти подозрения. И похолодел до мозга костей, так как подозрения эти, не сумей он их опровергнуть, означали не только крах, разорение, но и смерть, допрос, ужасные пытки, коим подвергаются все цареубийцы.