Владимир Буртовой - Караван в Хиву

– Ну что же они не скачут вновь? – с какой-то лихостью выкрикнул справа от Рукавкина Иван Захаров. – Сабельками даже не пофехтовали вдоволь! Маркел, позвал бы ты их. Пусть придет все Мамаево полчище!

Степь и заросли молчали, за спинами похрапывали, понемногу успокаиваясь, кони… Ширванов вдруг не выдержал этой тишины гнетущей, вскочил на ноги и с яростным ругательством пальнул в темный лес над речным берегом, а потом плюхнулся на землю и мелко затряс поникшими плечами.

Муртаза Айтов неодобрительно поцокал языком, угрюмо обронил, не поворачиваясь к Луке:

– Бульно слабый… Зачем плакал? Не ребенок, однако.

Со слезами из Ширванова выходил испуг, казалось, такой возможной смерти. Около лагеря под лунным светом на темной земле бугрились шесть убитых лошадей. Человеческих тел за темнотой в траве не было видно. До наступления полного рассвета никто из караванщиков так и не вздремнул больше, сидели у костров и настороженно вслушивались в ночные звуки приречья.

Утром Кононов взял с собой казаков и Ивана Захарова, осмотрел степь, потом заросли краснотала и увидел в них на примятой траве след крови. На откосе пологого холма след этот пропал – здесь разбойная ватага села на коней. У ложбинки, верстах в трех от колодцев, Кононов обнаружил временную стоянку конного отряда киргизцев.

– Кого-то из татей поранили мы с Ерофеем. А всего человек сорок там ночевало, Данила, не меньше. Ушли бандиты на восход солнца, но далеко ли? – вернувшись, тихо оповестил Григорий караванного старшину. – Ну как и дальше будут висеть на хвосте каравана!

Данила в эту минуту держал на коленях раскрытую путевую книгу. Возвращение Кононова заставило его быстро закончить описание минувшей ночи.

– И мне, Григорий, боязно – вовсе ушли разбойники или вновь нагрянут другой какой-нибудь ночью? – Данила встал с тюка, на котором сидел. – Надо спешить нам. В степи мы заранее сможем приметить опасность и изготовиться к сражению, нежели здесь, когда со всех сторон укрыты непроглядными зарослями. Беда купцам в степях, брат Григорий, потому как злое ремесло не всех воров на рею занесло… – И распорядился спешно вьючиться.

С первыми лучами солнца караван покинул ненадежное пристанище на берегу реки Белосоленой, оставив в примятой траве у колодцев несколько десятков изломанных киргизских стрел и более десятка остывших уже трупов коней: разбойники своих побитых сотоварищей успели похватать в седла и увезти неведомо куда.

Данила, задумчиво покачивая головой в такт размеренному конскому шагу, с тревогой размышлял о судьбе каравана: «Теперь только и смотреть нам в оба глаза – разбойники из любой заросли могут ударить в копья! Добро сделал Кононов, что казаков попарно разослал в разные стороны для упреждения… Выходит так, что весьма разумно поступил и Муртаза Айтов, когда запасался для себя оружием в Оренбурге… А я на него с бранью напустился было».

Данила обернулся, чтобы сказать Айтову об этом, но казанцы ехали в самом хвосте каравана.

«Потом скажу ему, на биваке», – решил Данила и перевел взгляд вперед на степь, укрытую волнистым ковылем.

Но этот день, на удивление караванщикам, прошел спокойно. Для ночлега сделали остановку на голом холме под ветром, благо ветер дул с юга, теплый и успокаивающий. Зато окрестные места просматривались беспрепятственно. Ни оврагов, ни густых зарослей поблизости, только шакалы, сами невидимые во тьме непроглядной ночи, то и дело перекликались между собой до невероятия нудным голодным завыванием. Сон у всех был беспокойным, с частыми сменами в караулах, зато утром, после торопливого завтрака, с облегчением вновь сели на коней; к вечеру, по расчетам Кононова и Аиса Илькина, должны уже дойти до становища хана Нурали. Там их ждет другой посланец губернатора Неплюева – Яков Гуляев. Ему и быть главным посредником от России в переговорах между хивинцами и киргиз-кайсаками.

Петр Чучалов, непривычный к беспокойной кочевой жизни да к тому же последнюю ночь почти не спавший из-за саднившей раны в щеке, с трудом сидел на коне.

– Крепись, казак, – шутил Федор Погорский. – Смотри, как бы не свалиться под копыта. Верблюды затолкут в ковыль, не сыщем и на обратном пути. А то шакалы слопают за милую душу. Им ведь все равно кого жрать – жеребца ли павшего, посланца ли. Не дюже им, правда, много корысти будет от такого худого человека, а все же что-то на зуб попадет. Улов не улов, как говорят на Яике, а обрыбиться надо.

– Вот пущай и грызут тебе второе ухо, – отбурчался Чучалов. Он вскидывал перевязанную белым холстом голову, насилу открывал непослушные веки. Степь простиралась бескрайним морем за спиной, откуда так же широко и неохватно глазу плыли серые северные тучи. Все вокруг было ровно, серо, скучно, лишь иногда над головой появлялся коршун, кружил подолгу, а потом стремительно падал к земле и вновь взмывал к небу без добычи в когтях.

Родион Михайлов, который ехал впереди с братьями Опоркиными, подал вдруг голос тревоги:

– Старшина-а! Верховые на пути!

– Ну вот! – тут же отозвался Федор. – Сказали, бешеных всех перевязали; неправду сказали: одного не связали! Теперь жди беды!

Все невольно привстали в стременах, чтобы лучше видеть.

На дальних холмах, приглаженных за минувшие тысячелетия нескончаемыми ветрами, стояли верховые, человек с двадцать. Степные всадники, освещенные послеобеденным солнцем, приметили среди ковыльных трав купеческий караван и смело пустили коней навстречу.

С Чучалова дремота слетела разом, будто кто со спины окатил его прорубной студеной водой. От страха, что вот сейчас вспыхнет новая стычка с разбойниками, в голову ударила кровь и заломило в висках. «Два раза подряд мало кому еще везло», – мелькнула нехорошая мысль. Петр сильно натянул повод и остановил своего коня в надежде пропустить всех вперед. «Удобнее будет стрелять из-за верблюдов», – решил он. Но остановились и прочие караванщики. Колокольчики на верблюжьих шеях постепенно затихли, будто звонкие птичьи голоса над лесом перед грозой.

– Помилуй, Господь, – прошептал Чучалов и неистово перекрестился. – Теперь гляди, и со спины налетят остальные, – и вынул из приседельных карманов тяжелые длинноствольные пистоли. Рядом не выдержал и закричал Аис Илькин:

– Савсем, однако, сбесился киргизца! Может, шайтан в его душа влез? Смотри, старшина, каждый киргизца длинный соил тащит!

Действительно, в руках у всадников были длинные шесты с петлей на конце для ловли необъезженных коней. Эти соилы применялись степняками и как оружие при конных стычках, чтобы арканить противника и стаскивать его из седла на землю, полупридушенного.

Но Данилу удивило другое – почему ни у кого не видно обнаженных сабель и нацеленных на караван длинных копий? Рукавкин с беспокойством наблюдал за всадниками и за той легкой пылью, которая вилась из-под копыт свежих, не замученных дальней дорогой скакунов. Лицо Данилы слегка побледнело, но держался он перед опасностью с достоинством, без робости: теперь бой возможен только в открытую, грудь в грудь, укрыться негде, и уставшие кони не спасут. Но в таком деле первое слово за Кононовым.