Владимир Буртовой - Караван в Хиву

Родион слушал Данилу вполуха, боролся со своими сомнениями: а не зря ли он отважился на рискованный промысел?

– Не поседеть бы моим кудрям раньше срока, – проговорил он.

– Эка печаль – о волосах! Был бы прок от забот, – живо возразил Данила. – Чует мое сердце, что без солидного барыша домой не воротимся. На наши товары в хивинских городах спрос будет отменным. Не зря же Малыбай так просил уступить ему кафтанное сукно, ох не зря. Понимает он толк в торговом деле, не первый раз встречаемся. Зря копейку не истратит. Довелись ему алтын обронить в степи, так весь ковыль руками передергает, а отыщет, истинный бог, не вру. И в то же время хлебосол отменный, чаевал у него однажды в Оренбурге.

Данила размечтался, как, возвратясь из Хивы, в зиму поедет в Петербург за английскими и голландскими товарами, что пришла пора и самарянам ставить дело на большую ногу. Незаметно подъехали к Меновому двору, где за воротами стояла красивая уютная церковь с изящными куполами и оконными обводами.

Таможенники в присутствии Петра Чучалова бегло осмотрели возы и тюки и пригласили купцов оформить бумаги, а к каравану тем временем сбежалась тьма покупателей, бывших в тот сентябрьский, пожалуй, последний теплый еще день на Меновом дворе.

Один коренастый и верткий чернобородый киргиз в черном бешмете – на щеке у него резко бросался в глаза свежий, еще рваный шрам – до того надоел Ивану Захарову, расспрашивая, какой товар везут купцы и куда путь держат, что всегда спокойный приказчик не выдержал допроса, схватил тяжелую плеть, вскинул ее над головой:

– Изыди, нехристь! Развалю до пояса!

Киргиз скакнул в сторону, замахал на Ивана руками и тут же пропал в многолюдной толпе, будто дождевой пузырь на воде лопнул – был только что, и нет более следов от него.

С другого бока к возу подошел тучный, но еще не старый купец в белой меховой шапке с высоким остроконечным верхом. Он поманил сумрачного Захарова, а когда тот склонился с воза, проговорил, с трудом подбирая русские слова и поминутно озираясь:

– Совсем плохой человек, который носит вот так, – и купец пальцем провел себе по правой щеке, показывая, будто и у него рваный шрам. – Большой баранта [4] Разбойник. . Купца ночью, как чекалка [5] Шакал. , смотри – смотри долго, потом смерть присылай со своими людьми… – Киргиз запнулся, подбирая нужное слово, и выбрал, но не совсем удачное: – Его многим смерть подари ночью. Его не честный купца, его Кара Албасты [6] Черный Дух. . Тебе нада просить у мирза на-чалнык много нукер. Бисмылля, бисмылля [7] «Во имя Бога» – напутственное благословение. .

Иван с тревогой смотрел в спину толстого киргиза, пока его ватный халат из полосатого сукна не затерялся в толпе. Лука Ширванов, подойдя вместе с Рукавкиным и Михайловым, спросил:

– Что он тебе тут толковал?

– Плохой человек вертелся возле наших возов, вроде разбойника, тот, что со шрамом, – добавил Захаров, будто купцы видели Кара-Албасту. – Советовал стражу – нукеров попросить у таможенного начальника, чтобы по воинскому артикулу сберечь караван.

Данила отмахнулся:

– Почудилось робкому степняку. Откуда здесь быть разбойнику? И что он один сделает нашему каравану? Ведь нас с татарскими купцами и их погонщиками девятнадцать человек. Ну, с богом, братцы, в путь по чужой землице.

И под скрип колес и позвякивание колокольчиков на длинных верблюжьих шеях караван покинул Меновой двор. Впереди открылась ровная как столешница на сотни верст степь.

Меновой двор оставили в полдень и чуть приметной в степи дорогой отправились, отмеривая первые версты, вдоль Яика, вслед за его мутной водой, убегающей на запад. Скупо светило осеннее солнце на Зосиму [8] 19 сентября (1 октября н. ст.). , заступника пчеловодов. В этот день рачительный хозяин непременно перетащит ульи в теплый омшаник. На Зосиму только и следи за ветром, откуда и какую принесет погоду: если подует с севера – жди недалекую стужу, потянет южак – быть теплу, если прилетит ветер с заката солнца – быть нудной мокроте, зато ветер восточный непременно обещает ведренную погоду.

А ветра-то и нет пока над яицкими полуоголенными зарослями. Упал с клена оранжевый лист, ночью от непривычного заморозка продрог и съежился, будто живая тварь, стараясь хоть чуточку согреться. Березка и могучий дуб еще хорошо сохранили свою пышную листву, не торопятся выказывать робость перед наступающей осенью.

Совсем опустели после Никиты-гусепролета [9] 15 сентября. редкие в степи перелески над балками и полусухими протоками Яика. Вслед за гусями исчезли мелкие перелетные птицы, а сырой и прохладный туман-ночник загнал бабочек в прикоренье или под ненадежную защиту опавших листьев.

На землю неотвратимо шло предзимье.

Данила долго ехал молча, смотрел на унылое однообразие умирающей природы, удивлялся, если замечал над Яиком еще сравнительно зеленую ольху или куст бузины в красных гроздьях мелкой ягоды. С тоской провожал улетающих на юго-запад синеголовых зябликов. В уши лез назойливый скрип возов за спиной и однообразный перезвон колокольчиков на кривых верблюжьих шеях.

Впереди каравана, словно в авангарде воинской колонны на марше, неспешно ехали Иван Захаров и высоченный, сутулый в плечах Петр Чучалов. Губернаторов посланец, одетый в серый суконный плащ и черную треуголку, выделялся среди прочих еще и тем, что плащ на нем топорщился сзади от длинной шпаги, надетой поверх кафтана. Шпагу подарил ему сам Неплюев, сказав при этом:

– Да видят в тебе инородцы служилого человека, а не купца.

Одна обида – не умел той шпагой владеть Петр, с опаской поглядывал на просторный даже для его ладони эфес – не приведи бог случая, когда пришлось бы вынуть из ножен острый и длинный клинок!

Татары ехали в хвосте каравана, и оттуда то и дело доносился дружный смех: Аис Илькин опять чем-то развлекал единоверцев, должно быть сочинял всякие небылицы из своей жизни в Самаре или пересказывал сказки про русских попов да чертей.

Рядом с Данилой Рукавкиным задумчиво покачивался в седле Родион Михайлов, хмурил брови и тяжело вздыхал.

– Будет тебе воздухом-то грудь рвать, – нарушил унылое молчание Данила. – Решился – теперь крепись. Назад только раки пятятся. Глядя на тебя, как не вспомнить: беда пыжику – на него и с кровли каплет…

Родион невесело отшутился:

– Досказывай, коль начал: беда и остолопу – рук-ног девать некуда! Так, что ли? Нет, Данила, о себе не тужу особливо, если что и стрясется с караваном. А вот как хозяин посмотрит на мое самоуправство? И в то же время иного случая самому выбиться в люди Бог вряд ли еще даст. Как знать, вдруг да поймаю в той земле свою жар-птицу. Говорят же, стыдиться жены, так и детей не видать.