Владимир Буртовой - Над Самарой звонят колокола

– Крепись, Родион! – нашел в себе силы подбодрить товарища Василий Иванов. – Еще явится нам в помощь орел наш, батюшка государь Петр Федорович! Еще полетят из воронья поганые перья!

– Есаул Тарарин! – вскрикнул офицер, потрясая от гнева пистолем, однако стрелять не решался.

– Слушаюсь, господин прапорщик! – живо отозвался казачий есаул, которого Василий вдруг ясно вспомнил – это он стоял тогда на мосту в карауле под Алексеевской и отхватил от них четырех человек, в том числе и атаманова любимца Гаврилу Белого.

– Ворон ловишь? – раскричался прапорщик. – Вор скверные слова лает, а у тебя что, нечем ему пасть заткнуть?

Есаул Тарарин грубо ухватил Василия за отворот полушубка, впился в его глаза злым бирючьим взглядом. Маленькое, словно усохшее от какой болезни лицо с вытянутыми вперед губами и подбородком исказились ненавистью – знать, обидно стало, что прапорщик так грубо накричал на него при пленном бунтовщике.

– Молви еще хоть слово, – прохрипел есаул и рукоятью пистоля покачал перед лицом Василия Иванова. – Сколь есть зубов в пасти – ими и отобедаешь тотчас!

– Не из пугливых! – тут же отозвался Василий. – Страшен сон, да милостив Бог! Взойдет и над нами солнышко, а вам жарко будет, государевым ослушникам!

– Ишь ты! – сплюнул на снег кто-то из казаков и усмехнулся. – Спасается, а кусается! Однако сколь кобылке ни прыгать, а быть в хомуте. Не простого, видать, полета птички, коль такие речи несут. Господин майор сам их допросит с пристрастием, вяжите их накрепко!

Рядом сопел, не давая взять себя, Родион. Один из казаков, озлясь, со всего маху ударил Родиона кулаком в скулу. Родион качнулся, откинулся назад, ногой со всей силы пнул обидчика в пах. Рябой казак, потеряв шапку, повалился, охая, на снег, а над Родионом закипела куча мала: били кулаками, ногами, стараясь достать почувствительней. Потом, окровавленного, за руки поволокли в амбар рядом с питейным домом.

– Ништо-о, – протяжно всхлипывал побитый Родионом молодой казак и придерживал живот руками, все не решаясь полностью разогнуться после сильного удара. – Посидите в амбаре на холоду, пока господин майор с вас шкуры не поснимает, одумаетесь, воры и разбойники!

Василия Иванова тычком в спину подтолкнули к порогу, потом ударом приклада между лопаток вбили в амбар. Громыхнула тяжелая задвижка.

– Вот и отслужили государю, – едва поднявшись с затоптанного пола, натужно – удар пришелся по позвоночнику – проговорил Василий. – Столь многого хотелось, да мало нам, брат Родион, далось…

Избитый, стонущий Родион с трудом привстал с голых досок, шатаясь, прошел в дальний угол – там валялись какие-то тряпки, обломки досок, ломаные ящики.

– Подмогни, – позвал Родион, поворотясь к Василию. – Подмогни расправить подстилки… Кто знает, когда черти того майора принесут сюда, – околеем от холода, сидя на полу…

Василий помог Родиону разровнять доски, тряпье, сказал еле слышно, словно боялся выдать сокровенное:

– Зачем я не застрелен в сражении? Теперь, гляди, на дыбу потянут, а я пыток не снесу… Вот кабы Гаврила Пустоханов про нас как уведомился да со своими казаками сюда налетел прежде того майора, а так не выйти нам живу…

И они, сидя один подле другого, замолкли, прислушиваясь к крикам и редким выстрелам за плотными дверями, – это казаки ловили тех, кто собрался бежать в Самару, в войско государя Петра Федоровича.

Есаул Гаврила Пустоханов, огородившись от нечаянной беды крепкими дозорами, терпеливо поджидал возвращения посланных в Осиновку Василия Иванова и Родиона Михайлова. Известие, привезенное кривоплечим Устином Мытарем о том, что в Осиновке покудова нет еще воинской команды, несколько успокоило есаула, но время шло, солнце неудержимо сваливалось к черте окоема, а от дозорных, которым велено было через каждые полчаса сообщать, нет ли какой конной или санной команды со стороны Винновки, доносили одно и то же: тракт пуст!

– От этих докладов проку, как от ерша в ухе́ – столько не съешь, сколько расплюешь! – ворчал Гаврила Пустоханов. Его помощник, хорунжий Исаак Волоткин, отмалчивался и только однажды, думая о своем, глухо уронил:

– Надо ж – меж пальцев ушел! Жаль, не изловили – саморучно так дал бы по затылку, чтоб глаза через забор перелетели!

– Ты кого это так люто колотишь? – подивился Гаврила.

– Да все за того сержанта, что с купцом утек, себя казню! Не устерегли змея подколодного, теперь в своем гнезде соломой шелестит… И атаманова адъютанта долго нет, не по нутру мне все это… – добавил Исаак, переключаясь на заботы дня. – Времени уже довольно минуло, чтоб и манифест прочитать да и к вам воротиться.

Пустоханов крепкими пальцами потер горбатый нос, покосился на хорунжего: и без того на душе муторно, а он еще тоску нагоняет… Встал из-за стола – забежали в постоялый двор перекусить, – подошел к слюдяному оконцу.

– Темнеет как быстро, – вздохнул Гаврила и продолжил, пытаясь успокоить себя: – Может, команда изрядная набирается, потому и мешкают? Ты как думаешь, Исаак, нынче ночь спокойная будет?

– Дай-то бог, – односложно отозвался Волоткин, вылез из-за стола и пошел к двери. – Сам поеду к дозору, невмоготу сидеть здесь. Коль что случится, выстрелом тревогу дам. А вы тут будьте все наготове, при лошадях… Ну как от гусарских палашей утекать придется с нашими необстрелянными казаками. – Хорунжий вышел, а Гаврила Пустоханов с опозданием проворчал:

– Типун тебе под язык, старый брехун! Вона что накаркивает – про гусарские палаши… Будь у меня под началом регулярные казаки, а не новоостриженных пахарей сотня, так и с гусарами пульками не грех было бы переслаться, заперев дорогу в межгорье накрепко. Небось не дюже бы расскакались по заваленному снегом лесу!

Солнце опустилось за горизонт, дали восточного окоема быстро потемнели, белые в снегу Жигулевские горы на севере от села Шелехметь четко обозначились на сером от зимних туч небосклоне.

– Скачут, господин есаул! – прокричал караульный казак, просунув усатую голову в приоткрытую дверь. Лица казака Гаврила разглядеть не успел, схватил со стола шапку и кинулся к двери.

Через площадь к постоялому двору скакали человек десять, а когда приблизились, среди них нетерпеливо рыскающий взгляд Гаврилы Пустоханова выхватил отрока в драной однорядке, подвязанной пеньковой веревкой вместо пояса.

– Кто таков? – Гаврила Пустоханов сбежал с крыльца, едва хорунжий Волоткин приблизился к нему вместе с тем отроком.

– Осиновский житель я, господин есаул, – затараторил отрок, не забыв отбить поклон чужому и суровому начальнику. – Прозываюсь Власом, сын тамошнего приказчика Федора Федорова… Да вот и дядя Устин подтвердит, знает меня.