Владимир Буртовой - Демидовский бунт

Расплатились и, подбадриваемые свежим утренним ветерком в спину, побрели вдоль села, по берегу большого степного озера.

Отошли версты три.

Впереди все заметнее стал вырисовываться лес. Отец Киприан поминутно оглядывался, словно кого-то ждал. Тревога, которой был полон монах, невольно передалась и Илейке, заставляла ускорять шаг. Близ опушки леса, где между молодыми кустами густо цвели робкие лесные фиалки, похожие на голубых бабочек, монах еще раз оглянулся и вскрикнул:

– С нами крестная сила! Скачут-таки! Живо, Илья, бежим прочь с дороги! – Отец Киприан схватил Илейку за рукав и потащил влево, в глубь леса, в непролазную чащобу. Продрались через заросли, обогнули небольшое, саженей в двадцать, заросшее травой озерцо и затаились на бугорке, где высоко поднималась над прочими деревьями старая, в смоляных подтеках, сосна.

Минут через пять мимо озерца проскакали верховые и скрылись за деревьями, глухой удаляющийся топот копыт постепенно затих.

– Узнал? – прошептал отец Киприан, не оборачиваясь к Илейке. Отрок рукой придерживал лежащего рядом Иргиза, чтобы не подал голоса. – Сыновья Федота Жигули. По наши души посланы, наши целковые в свой карман переложить вознамерился хлебосольный хозяин.

Илейка медленно привстал на колени, закусил губу, чтобы сдержать слезы горькой обиды.

– Чу – назад скачут! Жмись к земле плотнее! – И отец Киприан дернул Илейку за полу увлажненного росой кафтана. – А плакать негоже, брате Илья. Учись читать не токмо душу человека по глазам его, но и помыслы, за словами скрытые.

Всадники возвращались легкой рысцой, всматривались в заросли по сторонам, но так ничего и не увидели, проехали мимо. Чуть позже отец Киприан послал Илейку к опушке проверить – уехали братья в село или стоят и ждут их.

Братья на конях стояли и стерегли дорогу. Побродимы не отважились покинуть убежище, сидели и терпеливо ждали. Над головой не к часу стрекотнула болтливая сорока и снялась с ветки. Илейка вздрогнул, зыркнул глазами по кустам – не крадутся ли разбойники по чаще? Но Иргиз вел себя спокойно, Илейка, ласкаясь к собаке, прижался щекой к голове Иргиза.

Отец Киприан прошептал, сокрушаясь о погибших побродимах:

– Кабы теперь были с нами Добрыня да Евтихий, не отважились бы тати гнаться за нами по лесу, не то что за старым да малым… Когда собирались мы в баню, Федот Жигуля будто ненароком переложил на лавке мою свернутую рясу. Пистоль потянул руку, а Жигуля подумал, что у нас казна серебра спрятана. Детей с дубьем за нами погнал, сущая бестия [14] Бестия – скотина, зверь. в облике человеческом!

Наступил полдень. Побродимы рискнули продолжить путь лесом, не показываясь на дороге. Шли, чутко слушали и зорко всматривались во все, что могло грозить бедой. Часа через три лес кончился. Впереди, до окоема – степь, а по ней, зеленой и чистой, словно нескончаемо длинная бросовая змеиная кожа, пролегла лента дороги.

Выйти на простор побоялись, спрятались у окраины леса. Здесь же решили дождаться ночи и уже по темному времени уйти от полуразбойного села.

Нагребли сапогами прошлогодних листьев, отец Киприан постелил рядно для бережения от прохладной земли. Иргиз улегся у ног и повиливал хвостом в ожидании, когда развяжут торбу и нарежут хлеба с пахучей солониной.

Пообок, по стволу упавшего дерева, шмыгнула серая мышь, юркнула в темную нору у вывороченного корневища и пропала: тоже, наверно, ждала, когда нежданные пришельцы покинут окрестности ее обжитого жилья.

К мутному, переполненному до краев вешними водами Ишиму вышли в полдень 11 мая. И остановились, пораженные мощью сибирской реки, по которой, гонимые течением и боковым ветром, словно большие серокрылые лебеди, плыли на север одна за другой три барки под косыми треугольными парусами.

За мутно-коричневой рекой, на круче правого берега, весь в окружении диких лесов, поднимался новый город Петропавловск. Среди невообразимого строительного хаоса уже просматривались на взгорке деревянная церковь с крестами, около нее казенные продолговатые срубы казарм, за казармами и ближе, над самым берегом, десятка четыре или пять жилых строений первых поселенцев. Возле казарм солдаты что-то таскали и укладывали на телеги.

Отец Киприан сторговался с перевозчиком свезти их на восточную сторону. Плыли, вцепившись руками в скамейки, и с невольным ужасом провожали глазами огромные деревья, которые сказочными чудовищами, издохшими невесть в каком тридевятом царстве, угрюмо растопырились в воде корявыми щупальцами-ветками и норовили ухватить с собой всякого, кто попадет на пути.

Молчаливый перевозчик, с черной повязкой на левом глазу, обутый в новые скрипучие лапти, шумно выдыхал и с силой рвал весла, пока лодка не ткнулась носом в песчаную отмель. Молча принял от монаха монеты и сел неподвижно на лавке до следующих путников, которых нужда погонит на западный берег. А может, кто вновь оттуда подаст ему знак.

Побродимы поднялись наверх, вошли в Петропавловск. Первое, что бросилось в глаза, – казенного народа здесь куда больше, нежели ремесленного и пахотного. Встречные жители и солдаты поспешно снимали головные уборы перед незнакомым монахом. Отец Киприан бодро шагал по улице, заваленной щепой, древесной корой и прочим мусором, и размашисто благословлял Новосельцев.

Посторонились, пропуская пароконную волокушу, на которой ладный бородатый мужик в самотканой рубахе без пояса тащил от реки три длинных обтесанных топором бревна: из-под речного обрыва слышались чьи-то зычные команды, крики работающих. Пропустили волокушу и пошли следом, поглядывая по сторонам: где у них постоялый двор?

– Перфил, осведомись, кто это будет? – прозвучал вдруг властный покрик из-за недостроенной срубовой стены просторного амбара. В проеме будущего окна мелькнули два лица – одно длинное, белое и заветренное, приплюснутое другое.

Через полминуты перед побродимами показался статный, щегольски одетый и со строгостью во взоре офицер с тонкими губами, с бакенбардами в мелкое колечко. Вслед за офицером из сруба выбрался разбитной малый в длинном сером кафтане, присыпанном свежими опилками и с пятнами сырой глины.

– Ваше благородие, это не здешние, – пробормотал Перфил, озабоченно и в то же время с любопытством оглядывая изодранных, давно не мытых путников.

Илейка сробел перед офицером – тот был при шпаге, в новеньком кивере с белым пером. Он потянул было Иргиза за ошейник, чтобы при случае кинуться в бег, как там, на Каменном Поясе от приказчика. Но тут же оставил эту мысль – кругом воинские люди, не убежишь, если строгий офицер вдруг крикнет: «Держи беглых!»