Эли Берте - Замок Монбрён

– Знаю, мессир,– отвечал Сен-Дени с некоторой торжественностью,– и на этот случай наш общий повелитель поручил мне пересказать вам изустно то, что благоволил написать. Итак, знайте, что король требует вашего немедленного приезда в Париж, чтобы торжественно вручить вам коннетабльский жезл, и повелевает вам тотчас по получении привезенной мною грамоты отправиться в путь, под опасением, в противном случае, подвергнуться его немилости и причинить величайшие несчастья…

– Да сохранит меня Сен-Динанская Богоматерь от гнева милостивого моего повелителя! – отвечал рыцарь, крестясь.– Но разве вы не слыхали, любезный герольд, что я колеблюсь принять высокий сан коннетабля потому только, что, приняв его, оскорблю знаменитого воина, почтенного Моро де Фьенна, который нынче облечен в него?

– Моро де Фьенн больше не коннетабль, мессир, это был храбрый воин и знаток военного дела при блаженной памяти покойном короле, но теперь он так стар и хил, что не в силах уже носить латы и бить англичан. Поэтому он сам возвратил его величеству коннетабльский жезл и со своей стороны просит вас принять высокое звание, обязанности которого он не в силах исполнить, как вы узнаете из другого письма, которое он поручил мне передать вам.

В то же время герольд подал Дюгесклену другой пергамент: рыцарь взглянул на печать и на королевскую грамоту.

– Довольно, сир Сен-Дени,– величественно сказал Бертран.– Я вижу, что не должен более мешкать в исполнении повелений моего государя, сколько ни чувствую себя недостойным оказываемой мне чести. Как только я овладею замком Монбрён, владетель которого держится стороны англичан, так сразу отправлюсь с вами в путь, чтобы приветствовать короля Карла в его Тамильской башне, в Париже. Теперь же, любезный герольд, позвольте мне возвратиться к своим воинам, которые уже окружили замок. Лишь только я закончу это дело, как буду весь к вашим услугам.

Сказав это, Дюгесклен хотел выйти, но королевский посланец удержал его почтительным и вместе твердым движением руки.

– Благоволите извинить меня, храбрый рыцарь,– сказал он,– но слова короля были весьма определенны, и он приказывает вам через меня медлить не более, чем сколько нужно, чтобы переменить тяжелое вооружение на более легкое дорожное платье. Я еще не все успел сказать вам, знайте, что в эту минуту королевство, столица и даже сам король находятся в величайшей опасности.

– Что вы говорите, мессир? – воскликнул Дюгесклен, содрогнувшись.– Разве англичане сделали такие огромные успехи в продолжение немногих дней?

– Они у ворот Парижа, сир,– с жаром отвечал герольд,– и, без сомнения, Роберт Ноле и его армия, опустошив Пикардию и Шампань, уже осаждают короля в его столице. Выезжая из Парижа, я видел, как английские рыцари, чтобы выказать свою удаль, подъезжали к барьерам и ударяли в них своими копьями… Это лучше всего может доказать вам, что нельзя терять ни минуты и что обязанность каждого верноподданного и храброго рыцаря – лететь на помощь королю Франции.

– Клянусь Монжуа! Ты прав, герольд! – вскричал Дюгесклен, быстро ходя взад и вперед по лачуге.– Я не должен заниматься посторонними делами, местью и личными оскорблениями, когда мой возлюбленный государь находится в такой крайности… Однако,– прибавил он, вдруг остановившись,– хорошо бы иметь еще два часа времени для осады этого замка.

– Ваша храбрость увлекает вас слишком далеко, сир,– сказал с горячностью герольд.– Вы получили уже несколько посланий от короля Карла и, несмотря на пламенное желание исполнить его повеления, останавливаетесь на каждом шагу для совершения новых подвигов, для взятия замков и крепостей… Вчера вы почти один-одинешенек отправились из Мальваля, чтобы ехать в Париж, а сегодня я нахожу вас готовящимся с импровизированной армией осаждать крепкий, хорошо защищенный замок! Простите мою смелость, мессир Бертран, я говорю только то, что мне поручено сказать; полно вам показывать чудеса личной храбрости в битвах один на один и на турнирах, подобно простому рыцарю,– не о собственной славе надо вам думать, а о защите Франции и вашего повелителя. Вы теперь уже не простой капитан, который сто раз в день может рисковать своей жизнью за оскорбительное слово или вызов,– вы коннетабль Франции и должны исполнять священные обязанности этого звания.

Такие благородные чувства не могли не найти отклика в сердце Дюгесклена.

– Ну, так едем же! – вскричал он.– Пусть брат мой и прочие рыцари накажут этого бесчестного барона де Монбрёна… они сильны и опытны в войне и легко закончат затеянное мною дело. Пусть себе думают обо мне что хотят, по крайней мере я уверен, что никто не усомнится в моей храбрости.

– Приготовить все к отъезду! – закричал он, подойдя к лачуге, так что пажи и прислуга легко могли услышать его на дворе.– А вы, сир герольд, на коня! Мы должны быть в Париже через три дня!

– Дай-то Бог, мессир! – отвечал Сен-Дени, и на лице его изобразилось величайшее удовольствие.– Я всю жизнь буду радоваться, что исполнил так хорошо важное поручение, вверенное мне моим высоким повелителем.

Несколько минут спустя бретонские оруженосцы под начальством Жана Биго явились к дверям хижины. Молва о внезапном отъезде Дюгесклена распространилась уже повсюду и привлекла к хижине всех, кто не участвовал в приготовлениях к осаде. Вскоре Дюгесклен вышел с герольдом и, продолжая разговаривать с ним вполголоса, сел на коня.

В минуту отъезда будущий коннетабль бросил вокруг себя внимательный взгляд, как бы ища кого-нибудь, кому мог бы дать важное поручение. Он увидел почтенного монаха, который подходил с очевидным намерением поговорить с ним. Дюгесклен тотчас узнал врача, которому поручил трубадура, и ждал, чтобы он подошел к нему.

Монах почтительно поклонился.

– Мессир,– сказал он,– раненый, которого вы вверили моему надзору, при смерти, и просит вас удостоить его минутным разговором. Эта милость будет, без сомнения, последняя, которой он воспользовался на этом свете, потому что человеческое знание не может излечить его рану.

На лице Бертрана отразилось сильное беспокойство.

– Этот молодой человек спас мне жизнь,– сказал он, нерешительно посматривая на герольда,– и я не могу отказать ему в просимой услуге. Но скажите, отец мой,– продолжал он, обратившись к врачу-монаху,– далеко ли отсюда до места, куда вы перенесли своего пациента?

– Вот тут, на опушке леса, мессир,– отвечал монах, указывая на то место, где Жераль и Доброе Копье находились поутру в засаде.

– Так я могу возвратиться через несколько минут,– сказал Бертран, снова взглянув на мрачное лицо герольда.

– Франция ждет вас! – отвечал герольд.