Генри Мерриман - Гвардеец Барлаш

– Приходится думать о себе, – поспешил он объясниться с Дезирэ, опасаясь, как бы она не объяснила как-нибудь иначе его поступок. – Когда-нибудь хозяин будет, может быть, могущественен, и тогда он вспомнит о бедном солдате. Всегда следует думать о будущем.

Смотря на Лизу, он мрачно покачал головой, как бы считая ее принадлежащей к полу, склонному поступать неправильно, так как она слишком энергично запирала дверь.

– Ну а теперь, – сказал он, снова обращаясь к Дезирэ, – есть ли у вас кто-нибудь в Данциге, кто мог бы вам помочь?

– Есть, – тихо ответила она.

– Так пошлите за ним.

– Не могу.

– Так ступайте сами, – выпалил нетерпеливо Барлаш.

Он свирепо посмотрел на нее из-под своих мохнатых бровей и прибавил:

– Совершенно нечего бояться. Вы боитесь. Вижу это по вашему лицу. А это никогда к хорошему не приведет. Когда они постучались в дверь, у меня тряслись ноги, потому что меня легко испугать. Но это никогда ни к чему не ведет. Я открыл дверь – и все пошло как по маслу.

Барлаш с недоумением посмотрел на Дезирэ, напрасно стараясь увидеть в ней симптомы страха. Она колебалась, но не боялась. В ее жилах текла кровь, которую во все времена истории будет смешивать с веселой и несокрушимой смелостью.

– Ничего не остается делать, – резко проворчал Барлаш.

– Я пойду, – наконец сказала Дезирэ, решившись сделать то, что иногда приходится делать женщине: пойти к мужчине и довериться ему.

– Через черный ход, – сказал Барлаш, помогая надеть плащ, который принесла ей Лиза, и закрывая Дезирэ лицо капюшоном. – О, мне знаком этот путь! Хозяин спрятан во дворе. Старому солдату приходится заботиться об отступлении, хотя до сих пор император избавлял нас от этого. Пойдемте, я помогу вам перелезть через стену, калитка не отпирается.

Путь, о котором говорил Барлаш, шел через каморку во двор, а оттуда – через калитку, которой не пользовались жильцы старого дома, – он вел в настоящий лабиринт узких переулков, идущих к реке и огибающих большие дома, упиравшиеся в стены собора.

Стена была выше Барлаша, но он вскарабкался на нее, как кошка, затем нагнулся и, схватив Дезирэ за руки, поднял ее и опустил по другую сторону стены.

– Бегите, – шепнул он.

Она знала дорогу, и, хотя ночь была темной, а узкие переулки между высокими стенами не были освещены, Дезирэ не останавливалась. Ворота Крон-Top находились очень близко от Фрауэнгассе. Да и весь Данциг в те дни занимал очень небольшое пространство между реками. Город был спокойнее, чем в последние месяцы, и Дезирэ беспрепятственно пересекла узкие улочки. Она вышла на набережную через низкие ворота Святого Духа и обнаружила, что жители города еще не спят: торговля, которая ведется на северных реках, парализована в течение всей зимы и лихорадочно деятельна, когда начинается ледоход.

– «Эльза»? – переспросила женщина, продававшая весь день на набережной хлеб и теперь убиравшая свой ларь. – Вы спрашиваете про «Эльзу». Я знаю, что есть такое судно. Но почем я знаю, где оно стоит! Смотрите: здесь перегородили всю реку. Да и поздно уже, а матросы – грубый народ.

Дезирэ поспешила вперед. Луи д’Аррагон написал, что «Эльза» стоит близ Крон-Тора, большая крыша которого, похожая на клобук, выделялась черным пятном на звездном небе. Молодая женщина стала осматриваться и увидела мужчину, подходившего к ней неуверенным шагом, как человек, не знающий в лицо того, кого ему следует встретить.

– Где судно «Эльза»? – спросила она его.

– Пойдемте со мной, мадемуазель, – ответил мужчина, – хотя мне не сказали, что я встречу женщину.

Он говорил по-английски, и Дезирэ с трудом понимала его. Она никогда не слышала этого языка и впервые видела подданного этой страны, от которой весь мир теперь ожидал спасения, ибо из всех наций одни англичане с самого начала не боялись Наполеона.

Матрос направился к реке. Когда он прошел мимо фонаря, тускло освещавшего несколько ступеней, Дезирэ заметила, что матрос почти мальчик. Он обернулся, с застенчивой улыбкой протянул ей руку, и они вместе сошли на последнюю ступеньку, где вода намочила им ноги.

– Есть у вас письмо? – спросил он. – Или вы подниметесь на борт корабля?

Видя, что Дезирэ не понимает его, он повторил свой вопрос по-немецки.

– Я поднимусь на корабль, – ответила она.

«Эльза» стояла посреди реки, и лодка, в которую села Дезирэ, отправилась в путь без единого всплеска. Матрос греб бесшумно. Дезирэ привыкла к плаванию в лодке, и, когда они подошли к «Эльзе», она без посторонней помощи поднялась на судно.

– Сюда, – сказал матрос, ведя ее к каюте, сквозь красные занавески которой тускло просвечивал огонь.

Он постучался в дверь и открыл ее, не дожидаясь ответа. В маленькой комнате стояли двое мужчин, из которых один был Луи д’Аррагон, одетый в грубое платье моряков торгового флота. Он, по-видимому, сразу узнал Дезирэ, хотя она все еще стояла в тени.

– Вы? – с удивлением воскликнул он. – Я не ожидал вас увидеть, мадам. Я вам нужен?

– Да, – ответила Дезирэ, переступая порог.

Товарищ Луи, тоже моряк в грубой одежде, встал и, неуклюже сняв шляпу, поспешил к двери, пробормотав какое-то извинение.

Не всегда самые грубые люди отличаются плохим обращением с женщинами.

Он запер за собой дверь, а Дезирэ и Луи остались одни, смотря друг на друга при свете масляной лампы, которая немилосердно коптила. Маленькая каюта была полна дыма, и в ней пахло смолой. Она была не больше стола в гостиной Фрауэнгассе, где Луи простился с Дезирэ несколько дней тому назад, не зная, где и когда они снова встретятся. Судьба иногда может преподнести сюрприз, недоступный человеческому воображению.

Окно было открыто, и громкая, звонкая песня ветра наполняла каюту несмолкаемой минорной нотой предостережения, которая была частью жизни Луи, ибо он, должно быть, слышал ее постоянно, как и все моряки: и во сне, и во время бодрствования.

Он так привык к этой песне, что не обращал на нее внимания. Но она запомнилась молодой женщине, и, когда впоследствии Дезирэ приходилось слышать ее, она вспоминала эту минуту с чувством путника, который, смотря на верстовой столб, спрашивает себя, как окончилось бы его путешествие, если бы он пошел другой дорогой.

– Мой отец, – поспешно произнесла она, – в опасности. В Данциге нет никого больше, к кому мы могли бы обратиться за помощью…

Она остановилась. Что она хотела еще прибавить? Она стояла в нерешительности и ничего больше не сказала. Дезирэ не могла бы объяснить, почему ее выбор пал на него. По крайней мере, она не дала никакого объяснения.

– Я рад, что это случилось, когда я в Данциге, – сказал Луи, взяв свою шапку из грубого темного меха, какие моряки надевают даже летними ночами в северных морях.