Генри Мерриман - Гвардеец Барлаш

– Восходит солнце Аустерлица, – сказал Наполеон, вставая с постели.

Но это было неверно. То было солнце Бородина. И до его захода состоялось сражение, которого так желали французы. И восемь французских генералов легли мертвыми да тридцать – ранеными. Все были тут: Мюрат, Даву, Ней, Жанно, принц Евгений и сам Наполеон. Все они сражались, чтобы окончить войну, которая с самого начала никому не пришлась по сердцу. Французы уверяют, что они одержали победу, но они мало от этого поимели, а потеряли сорок тысяч человек убитыми и ранеными.

Ночью русские оставили позицию, которую они потеряли и взяли вновь. Они отступали к Москве, но Наполеон с трудом мог их преследовать.

Однако же все это касается истории, и желающие ознакомиться с событиями минувших лет могут прочитать о них в другой книге. Между тем аккуратным людям, которые желают, чтобы все стояло на своем месте, а исторические книги – на верхней полке, откуда их можно будет взять и прочитать в будущем (которое никогда не настанет), – таким людям мы обязаны объяснить, что не зря коснулись Бородинского сражения. Оно изменило течение некоторых жизней, нас интересующих.

Сражения, революции и исторические события всякого рода – инструменты, которыми судьба обтесывает нашу жизнь, предоставляя нам делать с ней все, что мы захотим. Было время, когда люди обтесывали, а судьба складывала мозаику жизни. Но в наши ленивые дни мы так нежны, так заботимся о каждой отдельной личности, что никогда не режем и не рубим, а двигаемся потихоньку, очень медленно, очень гладко, отыскивая компромисс, выводящий мелочную и робкую расу людей.

В такие жизни судьба вламывается, как дровосек с топором, предоставляя нам самим сглаживать края открытой раны, улыбаться и уверять, что нам не больно, отсекать сучья и корчевать пни. Надеяться, что наш сосед, скрывая то же самое, будет иметь скромность не видеть того, что делаем мы.

Таким образом, Бородинское сражение ворвалось в жизнь Дезирэ, Матильды и их отца, мирно живших на солнечной стороне Фрауэнгассе, в Данциге. Антуан Себастьян первым услыхал эту новость. Он, по-видимому, легко все узнавал в «Белой лошади», куда снова стал ходить по вечерам.

– Произошло большое сражение, – сказал он, настолько отступая от своей обычной сдержанности, что Дезирэ и Матильда со страхом переглянулись. – Человек, прибывший сегодня из Дершау, видел императорских курьеров и говорил с ними во время своего пути в Берлин и Париж. Одержана большая победа совсем близко от Москвы. Но потери с обеих сторон колоссальны.

Он остановился и взглянул на Дезирэ. Он верил в то, что благородная кровь должна дать пример сдержанности и храбрости.

– Не столько у французов, – прибавил Себастьян, – сколько у баварцев и итальянцев. Странный способ доказывать свой патриотизм, одерживая победу в пользу завоевателя. Надеялись, – Себастьян остановился и сделал рукой жест, выражавший непрочность каких-либо надежд, – что звезда этого человека закатывается, но оказывается, что она все еще восходит. Шарль, – прибавил Себастьян, подумав, – состоит, оказывается, при штабе. Он, без сомнения, видел сражение только издали.

Дезирэ, у которой румянец сошел со щек, довольно весело кивнула головой.

– О, – произнесла она, – я не сомневаюсь в том, что с ним все благополучно. Он счастливчик.

Дезирэ была способной ученицей и уже поняла, что свет желает, чтобы свои опасения и горести мы переживали тайно, но он готов пойти нам навстречу и принять участие в наших радостях.

– Но нет никаких определенных известий? – спросила Матильда, на минуту отрываясь от своего рукоделия, которым были заняты ее ловкие прилежные руки.

– Нет.

– Я хочу сказать: никаких вестей о Шарле, – продолжала она, – или о ком-нибудь из наших друзей? О мосье Казимире, например?

– Нет. Что касается полковника Казимира, – задумчиво ответил Себастьян, – то и он, как Шарль, получил секретное штабное назначение, цели которого никто не понимает. Он, без сомнения, точно невредим.

Матильда подозрительно взглянула на отца. Его величавая манера могла подчас служить маской. Никогда не известно, насколько много видят люди, смотрящие свысока.

В эту ночь город был довольно спокоен. Себастьян почерпнул, должно быть, новости из неофициального источника, так как больше никто ничего не знал. Но на рассвете церковные колокола, изредка звонившие в Данциге, разбудили бюргеров, сообщив им, что император велел всем веселиться. Наполеон обращал большое внимание на подобного рода вещи, В литовских церквях и глубже, в России, он приказал молиться у алтарей за него, а не за Александра.

Когда Дезирэ спустилась вниз, она нашла прибывший на ее имя пакет. Курьер приехал ночью. В пакете лежало что-то большее, чем простое письмо. Несколько бумаг сложили в носовой платок и перевязали веревкой. Адрес был написан на куске белой кожи, отрезанной от амуниции какого-нибудь солдата, павшего под Бородином и не имевшего более в ней надобности.

«Мадам Дезирэ Даррагон, урожденной Себастьян.

Фрауэнгассе, 36.

Данциг».

У Дезирэ замерло сердце: послание было написано незнакомым ей почерком. Разрезая веревку, она подумала, что Шарль, наверное, умер. Когда же бумаги высыпались на стол, она была уже абсолютно уверена в этом, ибо они все были написаны его рукой.

Дезирэ не стала колебаться и выбирать, как это сделал бы человек, у которого много свободного времени и который не очень возбужден, а взяла первый попавшийся лист и прочитала:

«Дорогой К., мне посчастливилось, как вы увидите из прилагаемого рапорта. Его величество не может на этот раз сказать, что я был небрежен. Я был совершенно прав. Нам следует опасаться Себастьяна, и только одного Себастьяна. Здесь топорные заговорщики, если только сравнить их с ним. Я половину ночи провел в воде, подслушивая через открытое кормовое окошко Ревельской пинки. Его величество может спокойно приезжать в Кенигсберг. Право, лучше ему выбраться из Данцига. Вся страна наполнена тем, что они называют патриотизмом, а мы – изменой. Но я могу повторить лишь то, чему его величество не поверил третьего дня, а именно: что сердце всего зла – Данциг, а его ядовитое жало – Себастьян. Кто он такой в действительности и что ему нужно – это вы должны узнать сами. Сегодня я отправляюсь дальше, в Гумбинен. Вложенное здесь письмо прошу вас передать по адресу хотя бы как признание того, что я принес в жертву».

Это письмо осталось без подписи, но почерк был Шарля Даррагона, и Дезирэ знала, что он принес в жертву – то, чего уже никогда не вернет себе.

Было еще два-три письма, адресованные «дорогому К.», без подписи, но тоже написанные Шарлем. Дезирэ прочитала их в каком-то оцепенении, которое запечатлело письма навеки в ее памяти, как слова, высеченные на камне. В одном из них должно было содержаться какое-нибудь объяснение. Кто послал ей эти письма? Умер ли Шарль?