Генри Мерриман - Гвардеец Барлаш

Барлаш недовольно посмотрел на Дезирэ, ибо она была молода и ничего не ела в течение шести часов.

– А для нас, – прибавил он, – какая это потеря времени!

Дезирэ рассмеялась и тотчас же встала.

– Вы хотите ехать, – сказала она, – так едем, я готова.

– Да, – согласился он, – я хочу ехать. Я боюсь, черт возьми! Боюсь, говорю вам. Я слышал, как казаки кричали: «Ура! Ура!» И они приближаются.

– А, – произнесла она, – так вот, значит, что передал вам ваш приятель.

– Это и еще кое-что.

Говоря это, Барлаш надевал рукавицы и быстро обернулся, когда в комнату вошел хозяин, точно он ожидал увидеть одного из тех страшных казаков. Но у хозяина в руках не было ничего смертоноснее кружки пива, которую он и предложил Барлашу. Старый солдат покачал головой и пробормотал:

– Оно отравлено. Он узнал, что я француз.

– Полноте! – воскликнула Дезирэ с веселым смехом. – Я вам докажу, что тут нет никакого яда.

И она взяла кружку, отпила немного и передала ее Барлашу. Пиво было плохое, жидкое, а Барлаш был не таков, чтобы скрыть свое мнение от хозяина, которому он, возвращая пустую кружку, сделал укоризненную гримасу. Однако же действие этого пива оказалось благотворным, так как он с новым запасом энергии взял в руки вожжи и довольно весело прикрикнул на лошадей.

– Allons! – произнес он. – Мы благополучно доберемся до Данцига к ночи и там застанем вашего супруга смеющимся над этим безрассудным путешествием.

Но так как Барлаш был старик, то пиво не надолго согрело его сердце, и вскоре он снова впал в меланхолию и умолк. Тем не менее к ночи они достигли Данцига, и, хотя вечер оказался холодным, улицы были полны. Люди стояли группами и разговаривали. В короткое время, потребовавшееся на поездку в Торн, что-то случилось. Каждый день что-нибудь происходило в Данциге, ибо, когда история пробуждается от дремоты, она начинает двигаться тяжелым, неумолимым шагом.

– Что это такое? – спросил Барлаш часового, пока они ожидали, когда им вернут паспорта.

– Это прокламация русского императора. Никто не знает, как она сюда попала.

– А что в прокламации?

– Александр приглашает данцигцев выгнать нас, – объяснил солдат, свирепо расхохотавшись.

– И это все?

– Нет, товарищ, это не все, – ответил часовой более серьезным тоном. – Она гласит, что все те поляки, которые сдадутся на милость русских, будут прощены. Прошлое предадут вечному забвению, и о нем никто не будет упоминать – таковы подлинные слова императора.

– А!

– Да, а половина защитников Данцига – поляки. Вот ваши паспорта, проезжайте.

Они поехали по темным улицам, где люди, словно тени, спешили по своим делам.

Когда они добрались до Фрауэнгассе, она показалась им пустынной. Дверь открыла Матильда. Лиза уехала на родину, в Заммланд, по приказанию губернатора. Себастьяна целый день не было дома. Шарль не возвращался, и не пришло никаких известий о нем.

Барлаш, вытирая снег с лица, молча наблюдал за Дезирэ.

Дезирэ вкратце пересказывала Матильде подробности своего путешествия, когда стук в дверь заставил их сойти с лестницы, на которой они стояли. То был Себастьян. В последнее время его режим не был уже так аккуратен. Себастьян приходил и уходил без объяснений.

Когда он снял шубу и перчатки, то торопливо взглянул на Дезирэ, которая молча поцеловала его.

– А твой муж? – отрывисто спросил он.

– Мы не нашли его в Торне, – ответила она.

В голосе отца, в его быстром взгляде было что-то привлекшее ее внимание. Он изменился за последнее время. Из мечтателя Себастьян превратился в энергичного человека. Обыкновенно деятельного человека называют жестоким. Себастьяна деятельность смягчила: в ней он нашел выход своей душевной энергии. Но в тот вечер он снова превратился в прежнего Себастьяна, черствого, высокомерного, непонятного.

– Я ничего о нем не слышала, – сказала Дезирэ.

Себастьян стряхнул снег с сапог.

– А я слышал, – сказал он, не поднимая глаз.

Дезирэ ничего не прибавила. Она знала, что тайна, которую она так тщательно хранила (тайна, известная только ей и Луи), уже больше не принадлежала ей одной. Среди наступившего молчания она слышала, как Барлаш дышал на свои руки, как раз за ее спиной, на пороге кухни. Матильда сделала легкое движение. Она стояла на лестнице, крепко ухватившись за перила. Но тайна Шарля Даррагона была также и тайной Казимира.

– Эти два господина, – медленно заговорил Себастьян, – находились на тайной службе у Наполеона. Вряд ли они вернутся в Данциг.

– Почему? – спросила Матильда.

– Не посмеют.

– Я полагаю, что император в состоянии защитить своих офицеров, – возразила Матильда.

– Да, но не своих шпионов, – коротко пояснил Себастьян.

– Раз они носят его мундир, то их нельзя порицать за то, что они исполняют свой долг. Они достаточно храбры. Вряд ли они станут избегать возвращения в Данциг из-за того… из-за того, что они перехитрили Тугендбунд.

Матильда покраснела от гнева, и ее холодные глаза засверкали. Она нечаянно была вовлечена в эту внезапную оправдательную речь, а раздражительный адвокат – опасный союзник. Себастьян проницательно посмотрел на нее. Она обыкновенно была так сдержанна, что сверкающие глаза и прерывистое дыхание выдали ее.

– Что тебе известно о Тугендбунде? – спросил он.

Она ничего не ответила и только пожала плечами и крепко сжала свои тонкие губы.

– Им угрожает опасность не только в Данциге, – продолжал Себастьян, – а повсюду, где их сможет достать Тугендбунд.

Он резко обернулся к Дезирэ. Его деятельный ум подсказал ему, что ее молчание означает, по крайней мере, то, что она не застигнута врасплох. Следовательно, Дезирэ уже было известно, какую роль играли в Данциге Казимир и Шарль перед войной.

– А ты? – спросил он. – Ты ничего не хочешь сказать в защиту своего мужа?

– Он, может быть, был вовлечен, – ответила она механически, как будто твердила урок, заученный на крайний случай. Случай, предвиденный Луи д’Аррагоном. Ответ был бессознательно подготовлен им.

– Ты подразумеваешь: полковником Казимиром, – произнесла Матильда, успевшая уже овладеть собой.

Дезирэ не возражала. Себастьян посмотрел на них обеих. Какова ирония судьбы, пожелавшей, чтобы одна из его дочерей стала женой Шарля Даррагона, а другая – невестой Казимира! Его собственная тайна, так хорошо хранимая, обернулась против него, как скрытое оружие.

Их всех испугал Барлаш, внезапно заговоривший с кухонного порога, где он все еще стоял незамеченный.

– Это напомнило мне… – сказал он вторично и, когда ему удалось привлечь всеобщее внимание, стал обыскивать многочисленные карманы своего фантастического костюма. Его глаз все еще был завязан грязным платком. Это избавляло его от службы в траншеях и от работы на замерзших укреплениях. Благодаря этой уловке и полдюжине повязок в различных частях тела он оказался в числе двадцати пяти тысяч больных и раненых, которые заполнили в то время Данциг и умирали в количестве десяти человек в день. – Письмо… – заговорил он наконец, все еще шаря своей искалеченной рукой. – Вы упомянули имя полковника Казимира. Это мне напомнило…