Н. Машкин - Царь-колокол, или Антихрист XVII века

Произнося имя Божие, царь приподнял свою шапку и с умилением взглянул на небо.

Выйдя на крыльцо, государь сел в возок, и лошади, управляемые стрельцами, которые вели их под уздцы, тронулись с места. Никто не спрашивал, куда ехал государь, но все знали, что он отправился в другие темницы – предстать посланником Небес пред заключенными… Таково было занятие благочестивого царя ежегодно, в великий день этот…

– Ты пострадал за меня, Алексей, и я не могу ничем вознаградить тебя за это, – сказал Матвеев, взяв юношу за обе руки и смотря ему с нежностью в глаза, – но, по крайней мере, – продолжал он, – прошу тебя верить, что ты найдешь во мне всегда истинного друга. Обязанность моя теперь позаботиться о твоей судьбе, что я и сделаю по мере возможностей и сил. О делах твоих переговорим после; теперь ступай к тем, кого ты можешь больше всех обрадовать своим приходом и которые уже давно ждут тебя… Прощай, спешу догнать царя. – Матвеев поцеловал юношу в лоб и, быстро спустясь с лестницы, сел на верхового коня.

Удивленный Алексей хотел попросить от Артемона Сергеевича объяснения на его слова, но Матвеев уже был далеко от него.

Размышляя на дороге о таинственном намеке своего благодетеля и теряясь в догадках, Алексей не заметил, как явился у ворот своего дома. В нем, благодаря доброй хозяйке, все было по-прежнему, как будто молодой человек только на один день отлучился из жилища: токарный станок, верстак и все принадлежащие к ним инструменты в порядке размещались по сторонам светлицы; планы и чертежи лежали свернутые в трубках по полкам, а модель изобретенного Алексеем механизма для подъема колокола, со всеми своими воротами и колесами, красовалась посредине – без малейшего повреждения. Нескольких минут достаточно было молодому человеку, чтобы осмотреть хозяйство и нарядиться в лучшее свое платье. Его влекло на улицу, и Алексей сам не заметил, как очутился у ворот дома Башмакова. Постояв с минуту в замешательстве, он взялся за кольцо калитки и с трепетным сердцем вступил во двор.

«Добро пожаловать, дорогой гость, Христос воскресе!» – вскричал почтенный Семен Афанасьевич, выбежав к Алексею на крыльцо и сжав его в объятиях. «Я все знаю, – произнес он, ведя за руку Алексея в дом, – и благодарю Бога, если от меня зависит сделать тебя счастливым, пойдем помолиться пред святым Его изображением».

Проведя изумленного Алексея в образную, он засветил свечу перед иконой Богоматери и начал класть перед ней земные поклоны; проникнутый чувством благоговения, юноша последовал его примеру. В эту минуту дверь отворилась, и в образную вошла Елена в сопровождении старой няни. Что почувствовал пылкий юноша, взглянув после столь долгой разлуки на свою возлюбленную!

– Подойди сюда, моя радость, – сказал Семен Афанасьевич, взяв Елену за руку, и, подведя к Алексею дочь свою, присовокупил: – Вручаю тебе, любезный сын, на хранение мою дорогую жемчужину. Будь над вами Божье и мое благословение!

Можно ли описать чувства, которые в эту минуту наполняли сердце нашего влюбленного! Едва веря, что это происходит не во сне, Алексей бросился со слезами к ногам будущего своего отца. С радостным лицом поднял его Семен Афанасьевич и, соединив руки молодой четы, благословил их образом небесной владычицы.

Все плакали, а Игнатьевна, стоявшая у дверей, рыдала, как малый ребенок, беспрестанно кладя поклоны и испрашивая у Матери Божьей всех благ земных для своей питомицы.

– Ну, теперь поцелуйтесь, мои дети, на совет и любовь, – сказал весело Башмаков, смотря с умилением на Алексея и Елену, – пусть старуха жена моя порадуется, взирая с небес на ваше соединение…

– Ах ты, греховодник эдакой! – вскричала Игнатьевна, утирая глаза рукавом рубашки. – Да слыханное ли это дело – заставлять девушку целоваться до венца с молодым мужчиной.

– Ну, эко диво, один поцелуй! Посмотрела бы ты в Польской земле, как обходятся женихи-то со своими невестами. Поцелуйтесь, дети.

Робкий, но пламенный поцелуй раздался при ворчанье неугомонной няни, сердившейся за нарушение обычая.

Когда несколько поуспокоились, Алексей попросил Башмакова объяснить загадку, каким образом узнал он о сокровеннейшей его тайне – желании иметь Елену подругой своей жизни, в исполнении чего он уже почти совершенно отчаялся.

– А вот перейдем в мою рабочую хоромину, так я расскажу тебе все по порядку, – отвечал Башмаков, выходя с Алексеем из образной. – Эй, Аксютка! Принеси-ка нам фляжку романеи, поздравствовать дорогого семьянина.

Фляга была немедленно принесена, и Семен Афанасьевич, принудив Алексея выпить чарку романеи и сам последовав его примеру, начал:

– Ведомо тебе самому, Алексеюшка, что, пока ты жил у меня в доме, я тебя любил и пестовал, как родного сына, и Бог видит, что никогда бы не отпустил от себя, коли бы не побоялся людских пересудов о том, что держу у себя в доме, вместе с дочерью, постороннего юношу. Правда и то, что, смотря на тебя, бывало, играющего с моей Леночкой, я часто помышлял о будущей вашей участи, и соединение ваше было любимой моей мыслью; а как под конец ты сам начал на нее умильно поглядывать, так я разом решил отправить тебя от нее подобру-поздорову подальше, а вместе с тем положил: когда придет время и укрепится твое желание, соединить вас навеки…

– Добрый батюшка, – сказал Алексей, бросаясь в его объятия.

– Да, сынок, – продолжал Башмаков, – ты всегда был таким смышленым молодцем, что всякий любовался твоим досужеством; только после, как ты начал якшаться с немцами да проводить время в безделье, вместо того чтобы заниматься каким-нибудь честным ремеслом, немного о тебе я попризадумался; а как этот недобрый дьяк стал мне наговаривать на тебя, так уж я и больно осерчал было, да, спасибо, добрые люди разуверили…

– Какой дьяк? – прервал с удивлением Алексей.

– Ну, Курицын. После уже я узнал от твоего крестного отца, что ты прошлого года у него на именинах был и что-то больно крупно поговорил с Курицыным, а он с тех пор и начал мне про тебя напевать: и нехристь-то ты, и с нечистым знаешься, и то, и се; ну, сбил меня с толку, да и только, так что после, как сказали мне, что тебя уличили в чернокнижестве и засадили в Тайный приказ, так я только рукой махнул. По делам его, говорю, коли от веры своих отцов отказался. А ведь я тебе и забыл сказать, что Курицын сватался за мою Леночку, да так умел, окаянный, подобраться ко мне, что я, было, и не прочь, коли бы не дочка, которую не хотел принуждать, хоть оно и противно нашему обычаю.

– Знаю об этом, батюшка, – прервал Алексей, – только не могу себе представить, что заставило тебя переменить свое обо мне мнение.

– А вот увидишь, – продолжал Башмаков. – Так как о тебе я уже и думать перестал, а дьяк все приставал ко мне, как с ножом к горлу: отдай да отдай за него Елену, – я было и решился поступить против желания дочери; только два дня назад вдруг присылает за мной Артемон Сергеевич стрельца с приказанием сейчас же прийти к нему. Я отправился, недоумевая, что за причина была его призыва? Правду сказать, у меня мороз пробежал по коже, когда я начал взбираться к нему на крыльцо: нет ли, думаю, какого навета? Только как позвал меня Артемон Сергеевич в рабочую свою хоромину да приветливо поздоровался со мной, у меня будто от сердца отлегло. «А что, – спросил он, – у тебя жил в малолетстве Алексей, сын литейщика?..» – «У меня, говорю, милостивый господин, я его держал вместо родного сына». – «По какой же ты причине выслал его из дому?» – спросил он опять. Что греха таить, побоялся я запираться, чтобы себя не погубить, ибо ведал, что ты был в Тайном приказе и потому рассказал ему о твоей любви к иноземщине, и что ты забыл свою веру. А он, мой голубчик, и молвил: напрасно-де ты, Семен Афанасьевич, так опрометчиво поступил, поверив злым наветам на Алексея – он добрый молодец и имел с иностранцами дело затем, чтобы от них разным хитростям научиться, а не изменять православной вере. А что он – талантливый малый, так о нем сам государь ведает и поручил ему выполнить великое дело: поднять Царь-колокол на Ивановскую колокольню. «Как же это, Артемон Сергеевич, произошло, – молвил я, заикаясь, – что он сидит с полгода в Тайном, коли ты изволишь говорить, что его сам царь жалует?..» – «А это вышло, – отвечает он, – оттого, что Алексея ложно обвинил один мошенник-дьяк, по прозванью Федька Курицын, которого государь, узнав о его злодействах, повелел наказать плетьми и сослать в Тобольск на жительство».