Евгений Карнович - Пагуба. Переполох в Петербурге (сборник)

Познакомив взаимно дам и кавалеров, Дрезденша кивнула головою по направлению в один из углов залы, и находившиеся там два старых немца музыканта – один скрипач, а другой флейтист, заиграли вальс, а один из немцев, подхватив хозяйку, пошел вальсировать с нею. Вальс, или по-старинному валец, был тогдашний истинно немецкий танец, чрезвычайно медленного темпа, причем кавалер не обхватывал, как ныне, свою даму за талию, а держал ее обеими руками за бока.

Примеру Дрезденши последовали кавалеры, впрочем, весьма немногие, собственно, только немцы, так как танцевальное искусство было еще слишком слабо распространено между русскою молодежью, даже и военною. Хозяйка подходила к не танцевавшим кавалерам и уговаривала их пуститься в танцы, уверяя, что бывшие в зале девицы скоро научат танцевать вальс не умеющих упражняться в этом танце. В свою очередь и дамы предлагали кавалерам свои услуги по части обучения. Иных принялась учить сама Дрезденша, общество оживилось и развеселилось, и посетители расторопной немки заговорили между собою, что на вечеринке у Амалии Максимовны гораздо веселее, нежели на званых петербургских балах и вечерах, которые отличались непомерною чопорностью, а также молчаливостью и неразвязностью русских дам и девиц.

Происходившие в доме Дрезденши пение, музыка и танцы обратили этот дом в такое увеселительное заведение, какого до этих пор в Петербурге вовсе не существовало. Амалия Максимовна умела с большою для себя прибылью пользоваться этим новым заведением. Она назначила плату за посещение и добавочный взнос за обучение танцам. Прилив молодежи сделался огромный, разумеется, сообразно с тогдашним населением Петербурга, а вечера оканчивались ужином и более или менее невоздержной выпивкой; от всего этого хозяйка получала особые дополнительные доходы. Не обходились собрания у Дрезденши и без похождений романического свойства. Посетительницы вечеров, бывавших у Дрезденши, нередко уезжали от нее с кавалерами. Амалия Максимовна все более и более приглашала новых дам, полудевиц и девиц из Риги, Дрездена и Варшавы, а по временам стали у нее появляться и русские девушки, на первых порах застенчивые и робкие, но мало-помалу приобретавшие ту ловкость и ту развязность, какими, но только в большей степени, отличались первоначальные и иностранные гостьи.

В Петербурге вскоре заговорили о тех приятных развлечениях, какие можно найти у Лихтерши, и к ней на вечера стали являться не одни только оперившиеся обер-офицерчики, но уже и штаб-офицеры более или менее почтенных лет и наконец стали туда по временам заглядывать сперва только в качестве любопытных зрителей, но не участников увеселений, как военные генералы, так и значительные чины разных гражданских ведомств.

Дрезденша из незаметной прежде трактирщицы приобрела себе теперь громкую известность в Петербурге. О ней стали говорить постоянно в кружках молодежи; заговорили о ней и почтенные люди. Имя ее стало слышаться и в дамском обществе, и наконец молва о Дрезденше дошла до благополучно царствовавшей в ту пору императрицы Елизаветы Петровны. Амалия Максимовна стала в своем роде знаменитостью, и еще в конце прошлого столетия старички, ее современники, с восторгом вспоминали о бывших у нее увеселениях.

Но если сама по себе Дрезденша обращала на себя внимание петербургской публики, то молва о ней усилилась еще более, когда стали рассказывать, что на собраниях у нее появилась такая красавица, которой ничего подобного не отыщется не только в Петербурге, но и во всем свете.

Портрета этой замечательной красавицы, которой суждено было произвести в Петербурге большой и небывалый у нас ни прежде, ни после переполох, – не сохранилось, или по крайней мере нам неизвестно, существует ли он где-нибудь и даже существовал ли когда-нибудь. Тем не менее из встречающихся о ней упоминаний ее современников можно заключить, что эта девушка отличалась необыкновенно поразительной красотой. Можно сказать, что первое ее появление у Дрезденши изумило всех – до того она была прелестна и лицом и станом. Вдобавок к тому она оказалась девушкой весьма образованной по тому времени. Пошли толки о том, кто она и откуда приехала. Но сама девушка не давала на эти вопросы никаких ответов, а Дрезденша в свою очередь принималась пускать в ход загадочные о ней рассказы, из которых ясно было только одно, что она не хочет сказать правды, а лишь нарочно выдумывает какие-то небылицы. Девушка эта одинаково хорошо говорила и по-немецки, и по-французски, а также по-польски, но ни слова по-русски. Самые любопытные люди не могли добиться толком ни ее имени, ни даже фамилии. Полиция в ту пору не занималась такими изысканиями относительно тех, кто держал себя смирно. Тогда в Петербурге можно было жить просто, без паспортов и прописки. Таинственность, какою была обставлена неизвестная девушка, возбуждала разные толки, между которыми слышались толки и об ее высоком происхождении, и о странной ее судьбе, но в конце концов все-таки казалось чрезвычайно непонятным, почему такая замечательная девушка, которая не показывалась нигде в петербургском обществе, вдруг так неожиданно появилась в собраниях у Дрезденши.

Неизвестность происхождения приезжей в Петербург красавицы, ее пышные наряды, хорошее образование и близкие сношения Амалии Максимовны Лихтер с Дрезденом и Варшавой породили молву, что эта девушка, которой могло быть в ту пору около двадцати лет, была побочною дочерью Августа, курфюрста саксонского и короля польского. Август II был известен во всей Европе как отъявленный и неутомимый волокита. Известно было также, что у него было множество сыновей и дочерей, но не от законной его супруги. В отношении чадородия курфюрст был так счастлив, что однажды у него в один день родились сын и две дочери от разных матерей. Сношения русских с Варшавою были в ту пору очень часты, а потому в Петербурге приходилось слышать много рассказов о любовных похождениях короля-курфюрста. Знали также здесь, что некоторым из своих чад Август оказывал самую горячую родительскую любовь и заботился об устройстве их будущности, а в противоположность тому, некоторых из своих детей, в особенности дочерей, он бросал на произвол судьбы или только на время, или навсегда. Надобно полагать, что к такой беспечности побуждало короля не только его легкомыслие, но отчасти и расстройство его денежных дел, так как даже при всем своем желании он не мог бы обеспечивать свою многочисленную семью с левой руки. К числу таких забытых отпрысков королевского рода, как полагали, должна была принадлежать и Клара. Некоторые из петербуржцев рассказывали, что в Варшаве им приводилось видеть Августа II, и при этом настойчиво утверждали, что Клара чрезвычайно походила на своего отца, который, как известно, был в молодости замечательным красавцем.