Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

Карлик замер, глядя поверх меня на дверь. Не знаю, что он там видел, да и не хотел знать: даже полуживой от страха и усталости, я сообразил, что внимание его отвлечено, что веревка свободно свисает между нами и что он стоит на самом краю рва. Это был мой последний шанс.

Я мог полагаться только на туловище и ноги — руки мои свисали вперед. Застонав, я со всей мочи дернулся назад. Рывок толком не получился, но застал Мансура врасплох. Тот смотрел на дверь, выпучив глазенки на своей горгульей морде, и слишком поздно осознал, что рано расслабился. Толчок, даже такой слабый, вывел коротышку из равновесия, одна нога у него соскользнула с края, он закричал и попытался выровняться, но несуразное тело Мансура балансировало уже на самой кромке. Мгновение он раскачивался, словно качели, а потом с леденящим душу воплем рухнул в канаву.

Через мгновение он уже был на ногах и метнулся вверх, но милостью Божией ему пришлось свалиться на одну из этих тварей, и та успела цапнуть подпрыгнувшего Мансура за босую ногу. Тот вскрикнул и стряхнул ее с ноги, но задержка позволила второму гаду ухватить его за руку. Карлик дико закричал, размахивая руками, и завертелся, а с него уже свисали еще две змеи. Жутко шатаясь и раскачиваясь, Мансур описал небольшой круг и рухнул ниц. Змеи кусали его снова и снова, он попытался встать, потом упал. Его уродливое тело вздрагивало.

Я был еле жив от изнеможения и ужаса и лежал, хватая ртом воздух. Гюль-Шах подбежал к краю канавы и смачно обругал своего мертвого приспешника: потом повернулся ко мне и закричал:

— Скиньте этого ублюдка к нему под бок!

Меня схватили, поволокли ко рву. Сопротивляться я уже не мог. Но не преминул завопить, что это нечестно, что я выиграл и меня должны отпустить. Они зашвырнули меня к самому краю и замерли, ожидая последней команды моего врага. Я закрыл глаза, пытаясь выбросить из головы оскаленные лица и омерзительных пресмыкающихся, а затем меня вдруг потащили назад и отпустили.

В изумлении, я кое-как перевалился на бок. Все молчали, в том числе и Гюль-Шах.

В дверях стоял человек. Среднего роста, с мощным торсом борца и маленькой изящной головой, вертящейся из стороны в сторону и осматривающей все вокруг. Одетый в простой серый халат, перехваченный кольчужным поясом. Явно афганец, он был красив той красотой, которая так не нравилась мне в Гюль-Шахе, только черты лица казались резче и крупнее. Все выдавало в нем персону высокого ранга, но без напыщенности, так свойственной многим из его расы.

Человек шагнул вперед, кивнув Гюль-Шаху и рассматривая меня со сдержанным интересом. Я с удивлением заметил, что глаза его, пусть и типично восточные по разрезу ярко-голубого цвета. Это да еще слегка вьющиеся черные волосы придавали ему сходство с европейцем, что весьма шло к его мощной фигуре. Он склонился надо рвом, невозмутимо прищелкнул языком при виде мертвого карлика и живо спросил:

— Ну и что тут происходит?

Его голос звучал как у викария в гостиной, таким он был мягким, но Гюль-Шах словно онемел, и я завопил:

— Эти свиньи хотели убить меня!

Пришедший одарил меня лучезарной улыбкой.

— Но не преуспели в этом, — воскликнул он. — Поздравляю! Вы безусловно подвергались смертельной опасности, но спаслись благодаря своей храбрости и умению. Какой подвиг и какая история! Ваши дети будут передавать ее из уст в уста своим детям!

Это было уже слишком. Дважды в течение часа мне чудом удалось избежать смерти, я был разбит, измучен, истекал кровавым потом, и вот теперь мне приходится общаться с сумасшедшим. Едва не зарыдав, я простонал:

— Господи Иисусе!

Крепыш вскинул бровь.

— Христианский проповедник? Нет? Кто же вы тогда?

— Британский офицер! — вскричал я. — Меня схватили и подвергали пыткам эти подонки! Они едва не убили меня своими чертовыми змеями! Кто бы вы ни были, вы обязаны…

— Клянусь всеми ста именами Бога! — прервал он. — Неужели офицер-феринджи?! Наверняка это прискорбное недоразумение. Почему же вы сразу не сказали им кто вы?

Я уставился на него, чувствуя, как голова у меня идет кругом. Один из нас, видимо, сошел с ума.

— Да они знали, — простонал я. — Гюль-Шах знал.

— Не может быть, — запротестовал крепыш, качая головой. — Это невозможно. Мой друг Гюль-Шах просто не способен на такие вещи. Это, должно быть, досадная ошибка.

— Слушайте, — сказал я, подползая к нему. — В должны поверить мне: я лейтенант Флэшмен из штаба лорда Эльфинстона, а этот человек пытался убить меня — и уже не в первый раз. Спросите у него, — закричал я. — Спросите при мне! Спросите этого лживого ублюдка и предателя!

— Не стоит искушать Гюль-Шаха лестью, — с улыбкой заявил крепыш. — Он склонен все воспринимать буквально. Нет-нет. Произошла ошибка, достойная сожаления, но не ставшая непоправимой. Благодаря Аллаху и моему своевременному прибытию, если быть точным. — И он снова улыбнулся мне. — Но вы не должны обижаться на Гюль-Шаха и его людей — они просто не знали, с кем имеют дело.

При этих словах производимое им ощущение сумасшедшего исчезло: голос звучал также мягко, но в нем отчетливо слышались металлические нотки. Внезапно мир снова обрел реальные очертания, и я понял, что стоящий передо мной улыбающийся человек наделен силой, недостижимой для сброда типа Гюль-Шаха, — он силен и опасен. А еще я со вздохом облегчения понял, что рядом с ним моей жизни ничего не угрожает. Гюль-Шах, видимо, тоже это понял, так как вскинулся и начал ворчать, что, феринджи ли, офицер или нет, я его пленник, и ему решать, что со мной делать.

— Нет, это мой гость, — с упреком сказал пришедший. — По пути сюда его подстерегало несчастье, и ему необходимы забота и уход. Ты опять заблуждаешься, Гюль-Шах. А теперь развяжем ему руки, и я позабочусь, чтобы наш гость встретил прием, подобающий его высокому рангу.

В один миг мои путы были разрезаны, и двое гази — те же самые вонючие скоты, которые несколько секунд назад готовились бросить меня к змеям, — вывели меня из этого проклятого места. Я буквально чувствовал, как глаза Гюль-Шаха буравят мне спину, но он не произнес ни слова: единственное объяснение, которое я мог найти, заключалось в том, что этот дом принадлежал тому крепышу, а для мусульманина гостеприимство — закон. Однако сейчас, едва живой, я не в состоянии был вдаваться в эти размышления, и просто поплелся вслед за своим благодетелем.

Меня привели в роскошно обставленную комнату, где под надзором крепыша царапину у меня на голове промыли, а на стертые в кровь кисти наложили пропитанные маслом повязки. Потом мне предложили крепкий мятный чай и блюдо с хлебом и фруктами. Хотя голова у меня раскалывалась от боли, я просто умирал с голоду, поскольку за целый день во рту у меня не было ни крошки. Пока я ел, мой спаситель вел беседу.