Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

Все это я говорю без ложной скромности: вам, должно быть, известно, что у меня есть три других превосходных дара – к верховой езде, языкам и соблазнению. Но они у меня от рождения, и хвастать ими смысла нет. Зато игроком в крикет я стал в результате собственных трудов, трудов ч-ки тяжких – видимо, поэтому, озирая мысленным взором плоды и достижения своей богатой на события жизни: медали, рыцарские шпоры, сбережения в наличных, воинская слава, удовлетворенные женщины и все такое, я с особой гордостью вспоминаю про те пять калиток из двенадцати подач против лучшего отбивающего Англии или про ту славную серию в «Лордс» [757] в сорок втором. Но обо всем по порядку, ибо именно здесь начинается эта история.

Наверное, опусти Фуллер Пилч свою биту долей секунды раньше, все повернулось бы совсем иначе. Пиратов Скранга не выкурили бы из их дь-ского гнезда, черная королева Мадагаскара, эта ненасытная ведьма, не досчиталась бы одного из своих любовников (пусть даже и лучшего, осмелюсь заметить), французы и англичане не обстреляли бы Тамитаве, а мне бы удалось избежать смертельного риска и мучительных пыток в самых невообразимых местах. О да, старина Фуллер несет изрядную долю ответственности за все это, да хранит его Господь. Но мы опять спешим: я собирался рассказать вам, как стал самым быстрым подающим в Рагби, вот об этом перво-наперво.

Началось все, как понимаете, в тридцатые, когда вошли в оборот круговые броски, а парни типа Минна стали вскидывать руку на высоту плеча. Это изменило игру как ничто иное, поскольку мы увидели, сколь быстрой может быть подача [758] – а она и впрямь была быстрой: вы можете толковать про Споффорта и Брауна, но ни один из них не умел так выбивать пыль, как те старые мастера. Я видел, как пятеро ближних полевых и трое дальних готовятся подобрать подачу Минна, но тот пробрасывал их всех, и на отскоке мяч долетал до самых ворот «Лордс». «Вот мой билетик», – решаю я и начинаю осваивать новый стиль. Поначалу мной руководило стремление повеселиться: запускаешь эдак какому-нибудь остолопу мяч в ухо, а он не может дать тебе сдачи; но вскоре я уяснил, что против серьезного отбивающего этот номер не пройдет. Тогда я стал набивать руку, пока не научился попадать быстрым мячом в крону четыре раза из пяти, а по мере взросления, подача моя делалась еще стремительнее. Я был уже на полпути к титулу лучшего подающего, когда одним злосчастным вечером этот пуританский ханжа Арнольд подловил меня в пьяном виде и выпер из школы. За две недели до матча в Мэрилебон, заметьте! Разумеется, без меня они продули – вот свидетельство тому, что хотя трезвость и благочестие могут спасти вашу душу, но их совершенно недостаточно, чтобы побить всех в МКК. [759]

Так или иначе, на несколько последующих лет мне пришлось покончить с крикетом, поскольку я отправился в армию, побывал в Афганистане, где пережил ужасы отступления из Кабула и покрыл себя неувядаемой, хотя и незаслуженной, славой при обороне Джелалабада. Об этом я уже поведал ранее [760]; достаточно сказать, что я всю эту ужасную кампанию отлынивал, трясся, спасал шкуру и молил о пощаде при первом удобном случае, но вышел из нее с четырьмя медалями, благодарностью парламента, удостоился личного приема у королевы и рукопожатия самого герцога Веллингтона. Просто удивительно, чего можно достигнуть при плохой игре, если умеешь зайти с правильной карты и напустить на себя в нужное время благородный вид.

Короче, в конце лета сорок второго я вернулся домой знаменитым, и с восторгом был встречен публикой и своей глупой женушкой Элспет. Упиваясь славой и популярностью, я наверстывал упущенное время по части разврата и кутежей, так что не имел времени для прочих дел. Но случилось так, что как-то раз я вечерком прогуливался по Риджент-стрит – в руке трость, шляпа сдвинута на затылок, взгляд ищет, чем бы заняться, – и оказался напротив «Зеленого человека». Я остановился, лениво раздумывая – и в результате секундного замешательства оказался вовлечен, пожалуй, в одно из самых странных приключений в своей жизни.

Сейчас все изменилось, но в те дни «Зеленый человек» служил излюбленным местом сбора крикетистов, и вид бит, калиточных шестов и прочей амуниции пробудил во мне воспоминания и странную тоску – не поучаствовать в игре, нет-нет, а просто желание вновь ощутить ту атмосферу, услышать разговоры подающих и отбивающих, их жаргон и сплетни. Так что я завернул, заказал себе порцию рубца и кварту домашнего пива, перекинулся парой слов с курильщиками у стойки, и вскоре оказался настолько покорен уютом, веселым настроением и добродушным настроем этого места, что решил в качестве противоядия отправиться на Хаймаркет, подыскать себе девчонку погорячее. Время двигалось к ужину, и я собирался уже попросить официанта принести счет, как вдруг заметил парня, пристально наблюдавшего за мной через зал. Поймав мой взгляд, он поднялся со стула и подошел.

– Скажите, – говорит, – а вы не Флэшмен?

Вопрос прозвучал настороженно, словно ему самому не хотелось, чтобы догадка подтвердилась. Со мной подобное случалось сплошь и рядом, все кругом увивались вокруг героя Джелалабада, но этот малый на подлизу не смахивал. Высокий, с меня ростом, загорелый, с квадратным подбородком, подтянутого вида, словно ему не привыкать к холодным ваннам и десятимильным прогулкам. Меня бы не удивило, окажись он истинным христианином и спортсменом, который целый день перед матчем сигару в рот не берет.

Так что я прохладно кивнул и поинтересовался, что за дело ему до меня.

– А ты изменился, – с ухмылкой говорит он. – Видно, не узнал меня?

– И с какой это стати ты мне сдался? – отвечаю. – Эй, официант!

– Нет, благодарю, – заявляет парень. – Я свою сегодняшнюю пинту уже выпил. В сезон никогда не позволяю себе лишнего. – И этот с-н сын усаживается за мой стол, эдак словно у себя дома.

– Отлично, рад слышать это, – говорю я, поднимаясь. – Прошу простить, но…

– Постой, – смеется он. – Я Браун. Том Браун, из Рагби. Только не говори, что не помнишь меня!

Сказать по совести, так оно и было. Это сейчас имя его ажурным вензелем вписано в моей памяти – после того как Хьюз в пятидесятые пропечатал свою адову книженцию, – но это все в будущем, а тогда я никак не мог его вспомнить. Да и не особенно старался: парень излучал мужественность и открытость, которых я на дух не переношу, а одет был в твидовую куртку (готов поклясться – он ею лошадь чистил) и спортивное кепи – совершенно не мой стиль.

– Ты однажды поджарил меня на очаге в общей комнате, – дружелюбно заявляет он, и тут-то я его живо вспомнил и смерил расстояние до двери. Беда с этими маленькими сопляками, которых ты жучишь в школе – они вырастают здоровенными верзилами, занимаются боксом и, как назло, всегда находятся в отличной форме. По счастью, этот, видно, превратился не только в атлета, но и в христианина, вполне усвоив идиотскую доктрину Арнольда: «Возлюби врага твоего», – так что когда я торопливо выразил надежду, что это не нанесло ему серьезного ущерба, Том добродушно рассмеялся и похлопал меня по плечу.