Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

Я еще раз попытался подняться, почувствовал боль в ноге и выругался, отчего пунка-валла подпрыгнул и выбежал из комнаты, крича, что я проснулся. Раздался шум, и в комнату вошел лысый человек в очках и с большой парусиновой сумкой. С ним пришли два или три помощника-индийца.

— Ну, наконец-то очнулся! — воскликнул доктор. — Так-так, чудесно. Не шевелитесь, сэр. Спокойно, спокойно. У вас сломана нога и разбита голова — не будете ли вы любезны сохранять неподвижность между этими крайними точками тела? — Он улыбнулся мне, пощупал пульс, посмотрел язык, сообщил, что его зовут Бакет, высморкался и признал мое состояние вполне удовлетворительным. — Перелом бедра, основной кости, сэр. Тяжелый, но без осложнений. Несколько месяцев, и вы будете прыгать, как ни в чем не бывало. Но не сейчас. Да, вам пришлось пережить нелегкие времена, не так ли? Эти ужасные шрамы на спине… Нет, не трудитесь, расскажете все позже. Сейчас Абдул, — продолжает он, — отправился к майору Хэйвлоку с донесением, что пациент очнулся, джулди джао. Пожалуйста, не шевелитесь, сэр. А, что? Выпейте, пожалуйста! Так лучше? Голова еще болит, это нормально. Вам пока ничего нельзя делать, только лежать.

Он продолжал трещать, но я его не слушал. Странно, но вид синего мундира под его парусиновой курткой навел меня на мысль о сержанте Хадсоне. Что сталось с ним? Из моих последних воспоминаний следовало, что в него попали и, возможно, убили. Но убили ли? Для меня было бы лучше, если да — в памяти моей слишком живы были сцены наших последних встреч. До меня вдруг дошло, что если сержант жив и заговорит, то на мне можно ставить крест. Он может дать показания о моем трусливом поведении. Пойдет он на это? Поверят ли ему? У него нет доказательств, но если его знают как надежного человека — а я был уверен, что это так, — его выслушают. Для меня это будет означать катастрофу, позор. Если меня ни на грош не заботили эти вещи, пока я, как и остальные в этом форте, ждал неотвратимой смерти, то теперь, оказавшись в безопасности, я снова придавал им чертовски большое значение.

О, Господи, молился я про себя, пусть он окажется мертвым. Сипаи, даже если кто и выжил, не знают ничего, да и рассказывать не станут, даже если и знают, и им не поверят, даже если они расскажут. Но Хадсон! Он должен быть мертв!

Благочестивые мысли, скажете вы?! Ну да, это жестокий мир, и если без ублюдков типа Хадсона подчас не обойтись, то по временам они могут также доставить изрядные неприятности. Я желал ему смерти с такой силой, с какой не желал никому и никогда.

Видимо, моя озабоченность отразилась у меня на лице, так как маленький доктор принялся успокаивать меня. Тут распахнулась дверь, и вошел Сэйл. Его крупное, доброе, тупое лицо было таким же пунцовым, как мундир. За ним появился высокий мужчина со строгим лицом, смахивающий на проповедника. Остальная свита осталась в дверях. Сэйл сел на стул рядом с кроватью и, наклонившись, взял меня за руку. Нежно сжимая ее своей лапищей, генерал глядел на меня с выражением коровы, смотрящей на своего теленка.

— Мальчик мой! — произнес он почти что шепотом. — Мой отважный мальчик!

Эге, подумал я, для начала звучит неплохо. Но нужно удостовериться, и как можно скорее.

— Сэр, — говорю я, и голос мой прозвучал хрипло и натужно, потому, видимо, что я слишком долго им не пользовался. — Сэр, как сержант Хадсон?

Сэйл издал всхлип, будто его пнули в живот, склонил голову, потом посмотрел на доктора и того постного типа, что пришел с ним. Оба приняли чертовски торжественный вид.

— Его первые слова, — пробормотал маленький доктор, вынул носовой платок и высморкался.

Сэйл печально кивнул головой и снова посмотрел на меня.

— Мальчик мой, — начал он, — мне горестно сообщить вам весть, что ваш боевой товарищ, сержант Хадсон, погиб. Он не пережил последнего штурма форта Пайпера. — Генерал смолк, сочувственно глядя на меня. — Умер как настоящий солдат.

— «И Никанор пал в своем всеоружии», [66] Библия, 2-я книга Маккавеев, гл. 15. — провозгласи постнолицый, вперив глаза в потолок. — Он умер с сознанием выполненного воинского долга. Был взвешен, и не найден легковесным.

— Благодарю тебя, Боже, — говорю я. — Да поможет ему Господь… Я хотел сказать, да упокоит Господь его душу.

К счастью, голос мой был так слаб, что они услышали просто мычание. Я выглядел опечаленным, и Сэйл сжал мою руку.

— Думаю, я способен понять, что значит для вас военное братство. Мы понимаем, что вы вместе проделали путь от руин армии генерала Эльфинстона, и догадываемся, что вам довелось пережить — о, юноша, эти свидетельства запечатлены на вашем теле — и как вы должны были привязаться друг к другу. Я не хотел сообщать вам эту новость, пока вы не окрепли, но… — Он махнул рукой и утер слезу.

— Нет, сэр, — запротестовал я слегка окрепшим голосом. — Я хочу узнать все тотчас же.

— Именно этих слов я от вас и ожидал, — говорит он, сжимая мне руку. — Мальчик мой, что я могу сказать? Такова судьба солдата. Нам остается только утешать себя мыслью, что мы с такой же радостью отдали бы свои жизни ради наших товарищей, как они отдали свои за нас. И мы никогда их не забудем.

— Non omnis moriar, — вмешался постнолицый. — Такие люди не могут совсем умереть.

— Аминь, — произнес, шмыгнув носом, маленький доктор.

Ей-богу, им бы сюда еще орган да церковный хор!

— Но мы не должны так утомлять вас, — говорит Сэйл. — Вам необходим отдых. — Он поднялся. — Вам нужно свыкнуться с мыслью, что все ваши беды кончились и что вы исполнили свой долг как немногие. Или как могли бы исполнить немногие. Я загляну к вам снова как только смогу, а тем временем хочу сказать следующее: я всем сердцем рад видеть вас оправившимся, поскольку ваше спасение — самое светлое пятно в этом жутком каталоге наших несчастий. Да хранит вас Бог, мой мальчик. Идемте, джентльмены.

Он вышел вон, за ним последовали все прочие. Постнолицый отвесил торжественный поклон, а маленький доктор кивнул головой и зашикал на своих черномазых помощников. И я остался один, не только обрадованный, но и удивленный словами Сэйла. Да, слышать постоянные комплименты от людей типа Эльфи-бея — это одно и совсем другое услышать их от Сэйла, известного под именем Драчливый Боб, человека, чья отвага вошла в пословицу. И этот человек говорит о моем спасении как о «светлом пятне» и что я исполнил свой долг как немногие. М-да, он говорит обо мне как о герое, пуская в ход те удивительные мурлыкающие интонации, которые свойственны были — в силу каких-то причин, — моему столетию, когда разговор заходил о его кумирах. Они обращались с нами (думаю, я могу сказать «с нами») так, будто мы были слишком хрупкими, словно фарфоровые горшки, чтобы пережить нормальное обращение.