Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена. Том 1.

Я посмотрел и нашел себя неотразимым, а рядом стояла она, такая прекрасная и любящая, и я отбросил прочь уныние и ярость. Нет, это не может быть правдой…

— Сьюзан, ты до сих пор не убрала мою амазонку, ленивая девчонка! Унеси ее сейчас же, пока она не помялась!

Клянусь Богом, я-то знаю, как она помялась. Или догадываюсь. К черту последствия, ни одной кукле в юбке не сойдет с рук такое обращение со мной!

— Элспет, — говорю я, повернувшись.

— Повесь ее аккуратно после того, как почистишь. Поняла? Да, любимый?

— Элспет…

— О, Гарри, ты выглядишь таким сильным и мужественным, клянусь! Я прямо беспокоюсь, когда все эти легкомысленные лондонские дамы пялятся на тебя.

Она скорчила очень милую гримаску и коснулась пальцами моих губ.

— Элспет, я…

— Ах, совсем забыла… Тебе нужно взять с собой денег. Сьюзан, принеси мой кошелек. Он в твоем полном распоряжении, стоит тебе только попросить, помни. Двадцать гиней, любимый!

— Очень признателен, — говорю я.

Черт побери, выше головы не прыгнешь: когда видишь, в какую сторону идет течение, ныряй в него и хватай, что успеешь. Другого шанса может не быть.

— Как думаешь, двадцати достаточно?

— Пусть лучше будет сорок.

Бадмаш — подлец, мерзавец.

Гази — фанатик.

Джаван — солдат.

Джао! — уходи, поди прочь!

Джезайль — афганская длинная винтовка.

Джулди! — быстро!

Иддерао! — идите сюда!

Майдан — поле, место для упражнений.

Мунши — учитель, как правило, языка.

Пагари — тюрбан.

Риссалдар — туземный офицер кавалерийских частей.

Сангар — небольшое временное укрепление, делавшееся из камня или мешков с песком.

Скимитар (ятаган) — рубящее-колющее оружие, среднее между мечом и саблей.

Совар — солдат-индиец в колониальной кавалерии (сипай — в пехоте).

Феринджи — европеец (возможно, от искаженного «франкиш» или «инглиш»).

Хабадар! — осторожно!

Хавилдар — сержант.

Хубиш — негр (дословно «курчавая голова»).

Хузур — господин, повелитель в значении «сэр» (пуштунский эквивалент «сагиб»).

Шабаш! — браво!

Второй пакет «Записок Флэшмена» — этого обширного собрания рукописей, обнаруженного на распродаже в Лестершире в 1965 году, — продолжает рассказ о карьере автора, Гарри Флэшмена, с момента, где обрывается первый их фрагмент, то есть с осени 1842 года. Первый пакет содержит описание изгнания Флэшмена из школы Рагби в 1839 году (что нашло отражение в книге Томаса Хьюза «Школьные годы Тома Брауна») и последовавшие за этим событием этапы военной карьеры героя в Англии, Индии и Афганистане. Второй пакет охватывает два отдельных периода: по нескольку месяцев из 1842–1843 и 1847–1848 годов. Интригующая лакуна длиной в четыре года будет освещена, как можно догадаться из замечаний автора, в какой-то другой части его мемуаров.

Настоящая часть записок имеет важное историческое значение, так как описывает встречи Флэшмена с некоторыми персонами, получившими всемирную известность — в том числе с одним выдающимся государственным деятелем, чей образ и поступки переживают ныне существенную переоценку в трудах историков. Рукопись также представляет и определенный литературный интерес, поскольку без всякого сомнения наличествует связь между немецкими приключениями Флэшмена и одним из наиболее популярнейших романов викторианской эпохи.

Так же как в случае с первым пакетом (переданным мне мистером Пэджетом Моррисоном, владельцем «Записок Флэшмена») я ограничился лишь исправлением легких орфографических погрешностей автора. Там, где Флэшмен касается исторических фактов, он удивительно точен, особенно если учесть, что мемуары написаны им, когда ему было уже за восемьдесят. Места, где автор, как кажется, допускает мелкие неточности, оставлены мною в тексте без изменения (например, он называет боксера Ника Уорда «чемпионом» в 1842 году, хотя на деле Уорд утратил этот титул в предыдущем году), тем не менее я добавил в соответствующих местах необходимые замечания.

Как большинство мемуаристов, Флэшмен бывает небрежен, когда речь идет о точных датах; случаи, когда их оказалось возможным установить, оговорены мною в комментариях.

Будь я хоть наполовину тем героем, за которого меня все держали, или хотя бы сносным солдатом, Ли выиграл бы битву при Геттисберге, и, скорее всего, захватил Вашингтон. Это совсем другая история, которую я поведаю в свое время, если старость и бренди не успеют меня прикончить раньше. Упоминаю про этот факт исключительно лишь для того, чтобы показать, как ничтожные мелочи определяют ход великих событий.

Ученые мужи, конечно, с этим не согласятся. «Политика, — скажут они, — и хитроумные схемы государственных деятелей — вот что решает судьбы наций; мнения интеллектуалов, сочинения философов — они управляют человечеством». Ну, возможно, они вносят некий вклад, но по моему опыту, ход истории часто зависит от того, что кто-то маялся животом или не выспался. Иногда это может быть напившийся в стельку моряк или вильнувшая задом аристократическая шлюха.

И потому, заявляя, что мое хамское обращение с одним иностранным подданным изменило ход европейской истории, я недалек от истины. Если бы хоть на миг я мог представить, каким важным станет этот человек, я был бы вежлив с ним как паинька — да-да, я — «здрасьте-пожалуйста, чего изволите, сэр», и так далее. Но будучи молодым и глупым, я принял его за одного из тех, кому мне позволено хамить безнаказанно, как то: слугам, проституткам, старьевщикам и иностранцам — и потому дал волю своему поганому языку. В конечном итоге это едва не стоило мне головы, уж не говоря о перекраивании карты мира.