Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

Однако оставшиеся в строю русские офицеры сумели вновь выстроить войска.

Когда пруссаки после короткого отдыха вышли из леса, где они наскоро перекусывали, то с удивлением увидели все то же русское каре, только значительно поредевшее.

Тогда Фридрих перенес огонь всей своей артиллерии на левый русский фланг и направил туда практически еще не участвовавших в бою солдат, а через некоторое время отдал приказ о наступлении на правом фланге, надеясь окончательно разделаться с ним. Но этого короткого времени хватило русским кавалеристам, чтобы вклиниться в узкий промежуток между наступающими и напасть на прусскую артиллерийскую батарею, а затем ударить во фланг идущей в атаку пехоты, после чего атака противника вновь захлебнулась. На этот раз бежали прусские новобранцы, брошенные на русский левый фланг, причем настолько быстро, что их сумели отыскать только к вечеру.

Король вновь и вновь бросал в сражение то пехоту, то кавалерию, но русские батальоны, оставшись без главнокомандующего, разбились на несколько групп и стали медленно, сохраняя боевой порядок, отходить к лесу. Обозленные пруссаки кидались в рукопашную, гибли сами, но редели и русские ряды. Но складывать оружие не собиралась ни та, ни другая сторона. Уже потом оставшиеся в живых ветераны заявляли, что подобной резни им прежде видеть не приходилось. Бой прекратился только с наступлением темноты, и обе армии расположились на ночлег не далее как в двух верстах друг друга.

Утром Фермор, вернувшись к оставленной им армии, составил донесение в Петербург, где сообщил о своей безусловной победе. Затем он направил парламентеров к королю с предложением о перемирии на три дня, чтобы за это время обе армии смогли захоронить убитых и подобрать раненых. Однако король ответил отказом. Тогда Фермор отдал приказ строиться в походные колонны и начать движение на восток. Король, оставшись с армией на поле боя, отправил посыльных в европейские столицы с объявлением о своей победе. Однако когда ему доложили, что под Цорндорфом погибли 13 тысяч его солдат и офицеров, он изменил свое первоначальное решение преследовать русскую армию и направился в Саксонию. Впрочем, потери русской стороны были не менее внушительны – 12 тысяч человек. Из 21 генерала лишь 5 осталось в строю, остальные были ранены, попали в плен или были убиты во время сражения. В плену оказался и друг Румянцева и Панина – генерал-майор Захар Чернышев, которого, впрочем, вскоре обменяли на прусских пленных офицеров. В итоге Фермор был отстранен от командования, и на радость всем главнокомандующим русских сил и соединений в Восточной Пруссии по прямому указанию императрицы стал Петр Семенович Салтыков.

Известие о смерти императрицы Елизаветы тихой и донельзя звездной январской ночью было встречено узким кругом близких к ней придворных по-разному. Кто-то из бывших некогда в фаворе ученых-книгочеев, знакомый с сочинениями Тициана и Горация, обронил фразу, ставшую надолго весьма популярной и передаваемой в высоких сферах как нечто важное и замечательное: «Так угасают светила земные, уступая место более молодым и ярким». Но не пояснил, какое же молодое и яркое светило взберется на царственный небосвод, дабы свет российского самодержавия не угас, не потускнел, а во всей красоте и силе собственного сияния и дальше светил неугасаемо во всех уголках вселенной.

Заменить же почившую рабу божью Елизавету по всем статьям государственного регламента положено было племяннику ее, урожденному принцу Карлу Петеру Ульриху, ставшему после окунания в крестильную купель и целования Святого Креста Петром, да еще и Федоровичем. Хотя покойный батюшка его, как судачили все те же знатоки-книгочеи, сроду такого имечка не носил. Но чудесное превращение Карла в Петра никто из придворных ворчунов оспорить не мог, да и не посмел, имей он даже самый либеральный ум и слыви завзятым ворчуном, будучи хоть трижды природным русаком и первейшим знатоком регламентных заповедей российской короны. Петру Федоровичу ни при каких резонах замены быть не могло! И знали о том не только дворцовые шаркуны, но и весь живущий на русской земле православный и иной веры народ.

Петр Федорович был единственный и истинный наследник, о чем многократно и во всеуслышание объявлялось по разным случаям покойной государыней-императрицей. И пусть кто-то обороту на немецкую сторону наследной крови опечалился безмерно, но люди, ратовавшие за старинный обычай и признающие почин законного естества престолонаследия, как «Отче наш», ждали монаршего восхождения на вызолоченный престол, осененный двуглавым орлом.

И только самые пройдошистые и многомудрые вельможи, при дворе изрядный срок послужившие, в разных перипетиях подковерных поднаторевшие, прочили недолгий срок правлению Карла-Петера, поименованного Петром Федоровичем.

А пример тому, не столь давно на их глазах случившийся, был самый известный и приснопамятный. Не все, далеко не все забыли, как обошлась ныне покойная императрица с семейством Голштинским, по нерушимым традициям унаследовавшая престол российский. Худо ли, правильно ли, но не сложилось их обставленное по всем законным правилам и согласиям владычество.

От моря Студеного и до океана Великого присягнули и стар и млад царевичу Иоанну. Главное – не антихрист, не христопродавец, и веры нашей, суконно-лапотной, а значит, праведной. Потому и присягу сообща принесли, крестное знамение на чело и тело наложили. С тем бы и жил народ, иногда вспоминая, кто там на русском троне сидит, об их бедах думает. Жили бы, как издавна повелось: хлеб растили, детей рожали, государя в дни праздные славили. Так нет! Вышла закавыка великая, споткнулся тот младенец безвинный о ножку, ему любезной сестрицей подставленной. Приняла его гвардия в свои недрогнувшие руки и отвезли бедолагу к берегу морскому, студеному, откуда возврата ему обратно уже во веки веков не было…

А что тут скажешь? Нет слов таких, чтоб простое слово делу помогло. Хочешь, закажи панихидку по его бывшему величеству, а смелости хватит – пой аллилуйю во здравие. Только силы Божии через людские дела на землю нисходят, и сей регламент не нами затвержен, выправлен. Оттого в России-матушке испокон века силушка немощь ломит, свое правило железной сохой, словно борозду бескрайнюю, глубоченную прокладывает, а через нее шагом не шагнешь, скоком не перепрыгнешь.

Со времен царя Петра научилась власть запрягать тройку российскую рысистую так, что ни одна постромка, ее спеленавшая, не провиснет, не скоробится. А будут тянуть все и каждый в упряжке той справно, куда им укажут. И лишь храп нутряной скажет стороннему человеку, смотрящему с интересом и пугливой растерянностью на экипаж, двуглавым орлом увенчанный, насколько трудно волочь тот воз через просторы государственные, истинная величина и дальность коих никому до сих пор до полного конца неведома.