Джон Биггинс - А завтра — весь мир!

Залески был занят до самого полудня, так что урок проводил капитан. Мы достали тетради и карандаши. Глобус, хронометр и секстант лежали на покрытом одеялом столе, доска установлена. Мы приступили к занятию.

Только когда мы перешли к вопросу о наблюдении неподвижных объектов по время движения, стало понятно: что-то идет не так.

— Известно, что свет проходит расстояние от Солнца до Земли за восемь минут, так что когда мы пользуемся секстантом, то наблюдаем не позицию Солнца как такового, а видимое положение, которое оно занимало восемь минут назад. Также нужно держать в голове, что наблюдения мы ведем с движущегося объекта, и это вносит дополнительные искажения в расчеты. Конечно, при движении на запад на борту корабля со скоростью семь узлов этой ошибкой можно смело пренебречь, настолько она мала. Но давайте обсудим случай, когда мы путешествуем вокруг света в районе десяти градусов южной широты на одном из дирижаблей графа Цеппелина. Если бы мы могли лететь со скоростью в тысячу морских миль в час, абсурдное предположение, но давайте примем его для целей нашего урока, тогда мы смогли бы идти в ногу с солнцем, то есть вращаться как бы вместе с планетой, в результате хронометр на борту тикал и отсчитывал бы время, а для нас все время длился бы местной полдень, двигающийся по планете вместе с нами. А если бы нам удалось двигаться быстрее тысячи узлов, мы смогли бы оставить солнце позади и заставить время идти вспять или ускорить его течение, двигаясь против солнца на восток. Факт в том...

Фештетич крутанул глобус так, что моря и континенты слились в одно серо-зеленое пятно.

— Факт в том, что если я смогу разогнать дирижабль быстрее скорости света, то выйду на орбиту Земли и вернусь обратно раньше, чем стартовал. Тогда, сделав необходимое количество стартов, я заставлю хронометр идти назад в реальном времени, вернусь в собственную молодость, когда я был таким же прыщавым кадетом, как вы, выбрал эту паршивую профессию и обрек себя на жизнь в этом болтающемся в океане деревянном ящике, полном вонючих хорватов и обманутых молодых идиотов, думающих, что они подписались на жизнь, полную приключений, как считал и я, но скоро обнаружат себя втиснутыми за стол, заполняющими бесконечные формуляры и обслуживающими тупых ублюдков! Да!

Он сломал указку об колено, разбросал обломки, сел за стол и разрыдался. На мгновение повисло неловкое молчание, прерываемое только приглушенными всхлипываниями капитана и смущенным шарканьем сорока с лишним пар юношеских ног. Должен ли кто-то утешить несчастного? Но ведь это капитан, первый после Бога... В итоге Макс Гаусс скользнул вниз и вызвал доктора Лучиени и капеллана, сказав, что капитан, похоже, получил солнечный удар.

Они отвели Фештетича в его каюту, и после мы долго его не видели, только иногда замечали, сидящим в кресле на полуюте, закутавшись в одеяло. Он смотрел на горизонт, тихонько что-то бормоча, а два крепких матроса наблюдали за ним с вант на случай, если он попытается прыгнуть за борт.

На следующее утро объявили, что капитану нездоровится, и его функции переходят к линиеншиффслейтенанту Микуличу до дальнейших указаний, а Залески будет назначен старшим офицером. Еще один офицер выбыл из строя, четвертый с тех пор, как мы покинули Полу. Что не так с этим кораблем? Предсказатели с нижней палубы — кок и парусный мастер — говорили, что несчастья связаны с каютой, набитой черепами мертвецов, и такими темпами будет большой удачей, если мы доберемся до Индийского океана и не потонем.

Утром первого мая мы подошли к берегу. Накануне вечером впередсмотрящие рапортовали о необычных облаках на западном горизонте. Также мы заметили водоросли и альбатросов, которые (как заверил герр Ленарт) редко путешествуют дальше чем на один день пути от берега. Весь тот вечер кру простояли у порочней полубака, раздувая ноздри нюхали воздух и просили всех «прикрыть варежку», если шум мешал чувству обоняния. Я спросил Юнион Джека, чем они заняты.

— Масса Отокар, я чую берег. Чую всякий лес, всякий жареный мясо на берегу.

Он оказался прав — на следующее утро появились темные, закрытые облаками пики гор над западным горизонтом. Вся вахта собралась на полубаке, наблюдая как корабль рассекает воду. Согласно нашим картам, это был остров Хива-Оа, самый северный из Маркизских островов, в то время французская колония.

Новость вызвала заметное волнение среди начитанных кадетов. В корабельной библиотеке имелся роман Германа Мелвилла «Тайпи», и большинство из нас, чей английский позволял читать, лежали в гамаках или укромных местах на палубе, слегка потея, и читали, как восхитительная полинезийская девушка Файавэй снимает с себя легкое парео и использует его вместо паруса, когда она и герой романа Том плывут на каноэ по лагуне. Это наш первый остров в Южных морях. Нам же разрешат сойти на берег после месяца в море? Если разрешат, то есть надежда, что внучки Файавэй не бросятся на нас все сразу, а организуют упорядоченную очередь.

Нам разрешили сойти на берег. Но все прошло не так, как мы ожидали. Бухта Атуоны, деревни-столицы острова, выглядела не совсем так, как люди представляют себе Южные моря. Здесь росла парочка пальм, но остров позади них выглядел зубчатым и угрожающим, с густыми мрачными лесами, карабкающимися по склонам остроконечных гор, нависающих над бухтой.

Океанские волны разбивались об угрожающие черные базальтовые скалы, а не коралловые пляжи. Девицы в травяных юбках и с цветами гибискуса в волосах не вышли нам навстречу. По сути, Атуона очень сильно напоминала Порт-Стэнли, только солнечный. Несколько домов из выбеленных досок и крытых гофрированным железом вместо пальмовых листьев. Две католические церкви, принадлежащий китайцам универсальный магазин, бар (закрыт) и пост жандармерии под французским триколором, хлопающим на ветру.

Что до жителей, то это в основном были полукровки, наполовину полинезийцы и наполовину европейцы, главным образом средних лет, в строгой черной одежде, и у всех на лицах выражение застегнутой на все пуговицы суровости, характерное, как я позже узнал, для жителей провинциальной Франции. Картину дополнял жандарм на велосипеде и в пробковом шлеме, а также гигантское число мрачных французских миссионеров в белых сутанах.

Мы поболтались какое-то время без цели, а затем отважились отправиться вглубь острова, чтобы исследовать лесистые склоны гор и осмотреть остатки мистических островных храмов — гигантское нагромождение каменных блоков, раздираемых на части корнями деревьев. Павший каменный идол валялся среди подлеска, покрытый мхом. Чрезвычайно удручающий вид.

Океанограф доктор Салаи, хорошо знакомый с Тихим океаном, рассказал, что когда адмирал Пети-Туар аннексировал эту местность в 1842 году, здесь проживало примерно сорок тысяч островитян-маркизцев. Пятьдесят лет спустя население упало до менее чем десяти процентов от этой цифры. Сифилис, корь, религия, пьянство и отчаяние совершили для Маркизов то же самое, что теперь творилось с индейцами Огненной Земли. Казалось, призраки погибшего мира все ещё населяют это место и отравляют жизнь выжившим.