Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

- Это займет у меня несколько лет, - пробормотал Антони.

- Да, и эти годы могут оказаться весьма занятными, - продолжал генерал. - Но я не настаиваю. Либо вы решитесь сделать это, как сказали, ради дела как такового, либо откажетесь. Я все понимаю. Однако, по этим бумагам я вижу, что служим мы одному хозяину - я говорю о вашей присяге. Я честно служил своему королю, не ища особых выгод. Человек делает, что может - и возвращается на родину. Извините, что я перед вами расчувствовался. Меня окружают мошенники и бестолочи. Мне представилось, что в вас я нашел настоящего человека, и что наше сотрудничество будет взаимовыгодным во многих отношениях. Что ж, запечатаем эти бумаги и пойдем в сад. Сеньорита дает сегодня неофициальный прием. - Он печально поднял глаза и дернул шнурок.

В отдалении музыкально динькнул колокольчик. Дверь открылась.

- Свечи, Педро.

Внесли зажженные свечи.

- В этой процедуре есть что-то по-детски захватывающее, - сказал губернатор, плавя воск для печати в маленькой сковородочке. Он закашлялся от едкого воскового дыма.

Внезапно перед глазами Антони встала библиотека мистера Юдни в Ливорно. Он увидел себя оборванным, косноязычным подкидышем с монашеской шляпой в руке. Вот кем он был! Он вспомнил. Он искал своего места в мире. А сейчас... Сейчас он следит, как наместник испанского короля на Кубе запечатывает документы, касающиеся этого же самого подкидыша. Ради этого он обошел полсвета, он шел сюда одиннадцать лет из библиотеки мистера Юдни. Почему не собрать все и не запечатать воском? Вот он течет на бумагу из маленькой сковородочки. Скоро печати застынут, затвердеют раз и навсегда. Флоренс Юдни... Где те косички?.. Миссис Дэвид Париш, спасибо! Долорес, как ты хороша! Через три года, возможно... через три года, кто знает?

- Ваше Превосходительство, я с вами, - тихо сказал Антони.

- Хорошо! - сказал Лас-Касас. - И даже лучше, вы не сразу заглотили золотой крючок.

Губернатор улыбнулся и придавил последнюю печать.

- Ну, - сказал он, - раз вы со мною, вы, вероятно, не откажетесь побыть и с обществом в саду. Я угадал? - Он рассмеялся и положил запечатанные копии в портфель. - Два другие экземпляра останутся у меня и герра Мейера. К своему я приложу конфиденциальный меморандум для маркиза, чтобы тот был в курсе дела. Теперь идемте в сад, дон Антонио... - Он пристально взглянул на Антони.

- Ваше Превосходительство?

- Поздравляю вас. Позвольте представить вас друзьям короля.

Они вместе прошли через комнату. Сердце у Антони колотилось. Однако, к его удивлению, они прошли мимо двери.

- Как я вам в качестве политика? - спросил губернатор. - Мне пришлось учиться этому здесь. - Он скривился. - Однако я не первый испанский наместник, который оказывается на Кубе в одиночестве. Взгляните сюда! - Они остановились перед картиной прямо напротив губернаторского секретера, но в противоположном конце покоя. Это был портрет дона Филипа IV.

- Можно назвать эту картину портретом ушедших лет. Копия Веласкеса. Один из моих предшественников повесил ее здесь почти столетие назад.

Из глубоких складок черного бархатного занавеса бледный и скучающий дон Филип смотрел на них так, словно их нет. Золотые колечки волос над бледным суровым лбом сверкали не теплее голубых рыбьих глаз под ними. С видом бесконечного отвращения и с улыбкой, в которой затаенная жестокость была единственным подобием человечности, дон Филип натягивал длинные тонкие перчатки.

- Видите? - сказал Лас-Касас. - Это король, который приказал казнить солдата, подхватившего его, когда он падал с лестницы. Государственная измена! Воспрепятствовать монарху! - По лицу губернатора пробежала печальная усмешка. - Королям не обязательно быть политиками, - продолжал он. - Иное дело наместники. Иногда они предпочитали иметь лестницу, по которой можно скатиться вдали от посторонних глаз. Даже столетие назад...

Он потянул картину на себя. Она отворилась, как дверь. За ней уходили в стену узкие ступеньки. Они спустились по двум пролетам и неожиданно оказались в тропическом саду.

Сад за давностью лет успел позабыть, что был когда-то патио. Гладкие серые стволы исполинских пальм взмывали к далеким стрельчатым окнам, к сияющему готическому своду, который скорее покачивался, чем покоился на изящно изогнутых капителях своих естественных опор. Взор терялся в перистых лиственных арках или устремлялся в дымку живых колонн, чтобы наткнуться на потемневшую от времени дворцовую стену. Это был древний двор Лос-Молиноса, гением безвестного архитектора превращенный в официальный рай испанских вице-королей.

Череда низких террас, обрамленный каменными парапетами, на которых росла трава и гигантские кактусы в зеленых каменных кадках, ровными ступенями спускалась к центру сада. Там, посреди ровной травянистой лужайки, был устроен фонтан. Бьющая под сильным напором вода рассыпалась мелкими брызгами. Она-то и придавала саду главное очарование. Она жалобно журчала в скрытых под землею трубах, словно поток, отклоненный от своего русла, дабы освежать сад, все еще немного сетовал на судьбу. Трудно сказать, что именно не смолкало: голос ветра в пальмовых кронах или ток невидимой воды. Это был монотонный гул, присущий саду и столь же естественный, как прохладная тень исполинских пальм.

- Когда-то здесь обитало древнее племя павлинов, - сказал Лас-Касас, когда они стояли на верхних ступенях ведущей к фонтану лестницы. - Мне напомнили о них платья гуляющих между деревьями дам. Жаль, что фижмы и парча выходят из моды. Скоро мы не будем знать, что делать в таких садах. Что до павлинов - от них пришлось отказаться. Они невыносимо кричали по утрам - словно режут стекло. Но идемте, я вижу, нас ждут.

У подножия лестницы их поджидал глубокий старик в наряде, который уместно смотрелся бы в Эскуриале лет двадцать-тридцать назад. Дон Алонсо де Гусман служил в Лос-Молиносе церемониймейстером при четырех предыдущих наместниках, и, хотя ему близилось к восьмидесяти, ухитрялся даже в атмосферу неофициального собрания привнести дух застывшего этикета, позабытый уже и в Испании. Ему Лас-Касас и вручил Антони. Началась череда официальных представлений.

Антони подвели к донье Мерседес, матушке генерал-губернатора. Она сидела в кресле-каталке, обернутая тяжелыми кружевными складками. Мармозетка с личиком бородатого грошика пряталась на увядшей груди. Сухой кашель старухи и верещание обезьянки временами прорывались сквозь приглушенный людской говор, журчание воды и шуршание листьев. Однако из молодежи еще никто не появлялся. Похоже, все чего-то ждали.

Тем временем дряхлый дон Алонсо ударил высоким, украшенным лентами жезлом перед епископом, желчным темнолицым господином в тугом клерикальном парике и с массивным кольцом, знаком своего сана, на пальце; перед команданте полиции, доном Хесусом Блехо; перед сеньором Гомесом Кальдероном, богатым плантатором, и мистером Джеймсом Дрейком, влиятельным английским купцом. Представляя Антони, старый придворный кланялся каждому с точно выверенной мерой подобострастия.