Валерий Поволяев - Король Красного острова

И хотя на Мадагаскаре ныне есть гора Беневского, а в столице Антананариву – проспект его имени, местный народ не знает, кто такой Беневский, увы.

Фидлер обошел, исследуя по сантиметру, берег залива Антонжиль, облазил гору, на которой Беневский построил форт Августа, даже попробовал копнуть лопатой землю – ведь Маурицы жил здесь, за стенами форта – все бесполезно, ничего не нашел.

«Ныне там, понятно, непроходимый, лес, – написал он, – а на склонах – мальгашские плантации гвоздики, и это все. Ничто не напоминает о Беневском».

Я же был на Мадагаскаре через полвека после поисков Фидлера и, конечно же, тем более ничего не мог отыскать там – даже тени следов, отзвука, отсвета их.

«Как-то я пригласил учителя Рамасо на чай, – сообщал в своей книге Фидлер. Рамасо, как я понял, учил уму-разуму детишек в школе селения, основанного Беневским и считался просвещенным человеком. – Историю Беневского он преподносит по французским учебникам. Других историй, местных, он не знает. Гора Беневского хранит молчание. Во всем этом есть какая-то нелепая, тревожная загадка. Нынешние мальгаши совершенно не помнят истории Беневского, не знают ни легенд, ни былин о нем. Я пытался узнать о Беневском в Мароанцентре – ничего, расспрашивал в Амбинанитело – никаких следов».

Впрочем, учитель Рамасо пытался объяснить Фидлеру эту странную забывчивость (мягко говоря) по-своему. Он стал ссылаться на традиции своего родного племени.

«– Бецимисарки знают точно, что делал даже самый отдаленный предок, зато они совсем равнодушны к делам чужих, – терпеливо втолковывал Рамасо. – Беневский не создал мальгашской семьи, здесь у него нет наследников по крови, вот память о нем и предана забвению».

Наверное, учитель был прав, с другой стороны, ему было неприятно, что уважаемого гостя так сильно огорчает столь незначительная вещь, как память. Прошлое ушло – и ладно, нечего тревожить его, гораздо главнее – настоящее, а еще главнее – будущее.

– У Беневского нет потомков, которые напоминали бы о его деятельности, – такое заключение сделал учитель Рамасо.

Ну что ж, это – нравственная позиция, а позицию принято уважать, даже если она и не очень-то нравится.

В России же к прошлому относятся совсем по-иному, остро реагируют на больные тычки, приносящиеся оттуда. Впрочем, все зависит от человека, от того, как он воспитан и каков у него уровень внутренней культуры – не показной, той, что находится на поверхности, а – глубинной, внутренней. Если культура – «культур-мультур», то тут до совести вряд ли достучишься и сочувствие, а тем более понимание вряд ли у человека найдешь…

По-разному к Беневскому относились и в России. Официальная власть в большинстве своем относилась, в общем-то, никак, но если бы он попал в руки к какому-нибудь губернатору, то, несмотря на это «никак», тот задумываться бы не стал, мигом отправил бы на виселицу; простой народ, что-то слышавший о нем от коробейников, торгующими легкой мануфактурой и железными наперстками, или от бродячих певцов, разносящих новости от деревни к деревне, относился с симпатией.

Сам Беневский к официальной России относился пренебрежительно и часто позволял себе выпады в ее адрес. При этом совершенно не думал о том, что иногда перегибает палку и напраслину возводит не только на государство, но и на народ, задевает верного своего ученика Устюжанинова, других людей, близких к нему.

Видать, считал Беневский по старинке, что лес рубят – щепки летят, и ничего страшного, что пара щепок попадет в Устюжанинова. А леса было вырублено много.

Спустя полвека после случившегося в Большерецке, на Камчатке, появился один из великих русских мореплавателей Головнин, жил там некоторое время, услышал довольно много рассказов о Беневском, которые из уст в уста передавали аборигены, не поленился и записал их, затем сравнил с текстами самого Беневского, изданными Магелланом, нашел уйму не только несовпадений, но и фактов, противоречащих друг другу.

Будучи толковым литератором, Головнин написал книгу, где специально отметил, что Большерецк стал известен просвещенной Европе только благодаря «повествованию графа Беневского, одного из польских конфедератов».

Но…

«Я видел в Камчатке много стариков из природных русских, которые очень хорошо помнят Беневского и тогдашнее состояние Большерецка, – специально подчеркнул Головнин, сделавшийся, кстати, к концу жизни адмиралом. – Сравнивая от них услышанное с повествованием Беневского, видно, что в нем нет и одной трети правды. Надеясь, что в Европе ничего не знают о Камчатке, он лгал без всякого стыда: ему хотелось только показать, что он сделал великое дело».

Впрочем, дальше следовали и добрые слова. Вот они.

«Но если бы он и правду написал, то и тогда довольно было бы чести его уму и отважности! Первым он сумел несколько десятков всякого состояния ссылочных и людей распутных удержать от раскрытия заговора, продолжавшегося несколько месяцев; и, не быв мореходцем, мог он постигнуть сам возможность достигнуть из Камчатки в Китай, а последняя помогла ему предпринять и совершить столь опасное морское путешествие без всяких пособий, кроме карты, приложенной к вояжу адмирала Ансона».

Талантливый был человек Маурицы Беневский, отчаянный, но небезрассудный – им двигали совершенно иные внутренние силы. Это очень хорошо разглядел руководитель тайной канцелярии – тогдашней госбезопасности, – князь Вяземский.

Он считал, что Беневскому совершенно безразлично, что с ним произойдет, будет он жить или через несколько минут окажется мертвым – жизнь свою он почти не ценил, как не ценил и смерть…

Князю Вяземскому даже показалось, что он совершил некое открытие, раньше такие люди ему не попадались… Надо заметить (ради истины), что не попадались и позже. Беневский являл собою очень редкий тип человека.

Сейчас на Мадагаскаре о Беневском знают немного больше, чем, скажем, в пору Фидлера – его имя можно найти уже в энциклопедии… Но все равно фигура эта изучена недостаточно, в ней таится много неведомого.

Как не изучены и люди, сопровождавшие его с Камчатки, пытавшиеся принести на Красный остров свободу, в том числе и Устюжанинов.

Впрочем, думаю, вряд ли появятся новые материалы – слишком много воды утекло с той поры, слишком плотные напластования «культурных слоев» образовались наверху – не раскопать. И это печально.

По другим сведениям Винблада звали Адольфом или Августом, в разных источниках имя дается по-разному.

Остров Хоккайдо.

Канторович «По Советской Камчатке» (Москва, 1931 г.).

Эта история была подробно описана Владимиром Балязиным в книге «Дорогой богов».