Владимир Шигин - Наваринское сражение. Битва трех адмиралов

© Шигин В.В., 2016

© ООО «Издательство «Вече», 2016

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

Царствование императора Николая I российский флот встретил мятежом гвардейского экипажа. С кличем «За Константина и жену его – Конституцию!» матросы вышли на Сенатскую площадь. Затем был картечный расстрел восставших и гражданская казнь главных виновников (из числа морских офицеров) на линейном корабле «Князь Владимир», когда старый адмирал Кроун самолично ломал над головами дерзнувших офицерские кортики…

Корабельное офицерство отнеслось к событиям декабрьским равнодушно. Гвардия есть гвардия, у них свои причуды, а наше дело моряцкое: поднимай паруса да крути штурвал! Восшествие Николая флот встретил с робкой надеждой на день свой завтрашний. На шумных офицерских попойках мичмана и лейтенанты, подперев руками отяжелевшие головы, мечтали о больших походах и блестящих победах. Капитаны ж, вечерами карты тасуя, солидно рассуждали, что новый государь не в пример старому умен и моряков, как его предшественник брат Александр, ненавидеть не станет.

В словах капитанских была горькая истина! При императоре Александре флот вниманием не баловали. Корабли по несколько лет кряду гнили в портах, так и не сделав ни одной кампании. Когда ж случалось производить смотры высочайшие, то наскоро выкрашивали один из бортов, и начальство этим довольствовалось. Оба александровских морских министра – и маркиз де Траверсе, и барон фон Моллер – нанесли флоту гораздо больше вреда, чем пользы. Экономя на сущей ерунде, они шутя пускали на ветер миллионы.

Дело дошло до того, что в 1824 году во время сильного наводнения, когда стихия разрушила часть Кронштадта и Петербурга, сорвала с якорей корабли, под общий шум было списано на слом более половины флота, включая и неповрежденные новые корабли. Уничтожив собственный флот, морской министр несказанно обогатился, списав корабли на дрова! Подобного мировая история еще не знала!

Знаменитый мореплаватель Головнин, бывший в ту пору генерал-интендантом Морского министерства, с горечью констатировал: «Если гнилые, худо и бедно вооруженные и еще хуже и беднее того снабженные корабли, престарелые, хворые, без познаний и присутствия духа флотовожди, неопытные капитаны и пахари под именем матросов, в корабельные экипажи сформированные, могут составить флот, то мы его имеем».

Нелюбовь Александра I к флоту поражала современников. Чего там было больше непонимания или упрямства, сказать трудно. В минуты откровения император признавался близким:

– Я вообще не признаю значения морской силы для России. Деньги на флот уходят как в прорву, а толку от этого нет никакого! Для островитян-англичан корабли, быть может, и полезны, для нас же это сущее разорение!

Когда-то, вступая на престол, Александр, обращаясь к морякам, заявил во всеуслышание:

– Я извлеку наш флот из мнимого существования в подлинное бытие!

К концу царствования об этих словах никто уже и не упоминал. Российский флот «дней Александровых прекрасного начала» так и не дождался. Впрочем, кто из сильных мира сего, входя во власть, не обещал легко народу всяческих благ, потом столь же легко напрочь забывая о сказанном по прошествии определенного промежутка времени? Увы, но так было во все времена…

Кому-то может показаться невероятным, но одно время Александр даже носился с идеей передачи всего русского флота англичанам, и лишь открытое возмущение против этой затеи большинства высших сановников заставило императора отказаться от своего сумасбродного плана.

Сегодня может показаться дикостью, но штурманам российским в те годы было велено приобретать инструмент навигационный за свои кровные. А потому как получали штурмана в то время мало и были по причине своей худородности не допускаемы даже в кают-компанию, страдали они от такого приказа крепко. Семьи штурманские едва ли попрошайничеством не побирались, а сами навигаторы питались тем, что со стола офицерского останется.

Главным мерилом служебного рвения в ту пору стала красивость строевого шага, выправка и удаль в ружейных приемах. За согнутые колени и сутулость в строю выгоняли со службы даже самых заслуженных!

Немногим лучше бедолаг штурманов жило и корабельное офицерство. Ближе к осени спускали офицеры с судов кронштадтских баркасы, грузили в них кадки с ведрами и, объединясь во флотилии, уходили на тех баркасах в финские шхеры. Спустя несколько дней возвращались обратно, доверху нагруженные грибами да ягодами. Часть добычи шла матросам, другая ж (большая) на кормление семей офицерских. Тем и жили. Воровали по этой причине тоже изрядно. А тот, кого ловили, рвал пред всеми на груди рубаху:

– У меня семеро по лавкам! Куды я их на рупь с полтиной подниму! Им што, подыхать!

Одни, терзаясь совестью, брали на прокорм. Вторые, не терзаясь, – на пропой. Третьи, совесть свою совсем потеряв, – на обзаведение. В последнем преуспевал среди иных люд портовый, чиновный. Никого не удивляло, что госпитальный смотритель, сошка мелкая, но нужная, не таясь, возвел в центре Кронштадта каменный особняк. Рядом с ним вперегонки возводили хоромы из ворованного корабельного леса мастера-корабельщики.

У офицеров корабельных в цене были перегоны архангельские, когда «посуху» в город Архангельский за новостроенным кораблем едут, а затем его вокруг Скандинавии на Балтику под парусами гонят. Выгода в тех перегонах была большая. Прибывшие на верфи Соломбальские перво-наперво скупали у простодушных поморов пудами старые медные, еще екатерининские пятаки, затем уж при стоянке в Копенгагене продавали ту медь с выгодой и тут же на деньги вырученные закупали контрабандный ром, который с еще большей выгодой перепродавали затем свои сослуживцам в Кронштадте и Ревеле. К прискорбию, подобных приработков многие не то что не стеснялись, а наоборот, почитали за молодечество!

Бывало, придет новостроенный транспорт в Кронштадт, а на нем – ни якорей, ни парусов.

– При шторме-то и смыло за борт! – вздыхает капитан, глаза пряча.

– Так штормов у нас, почитай, какой месяц и не было! – начнет допытываться какой-нибудь умник из начальства.

– Что-то вы, Савелий Палыч, как вчерась родились! – изумляется на то капитан. – Да продал я стаксель с верп-якорем купцу голландскому. Цену сторговал хорошую, и вам доля немалая!

– Ладно, Никитич, – смягчался сразу начальник, затылок в раздумьях почесывая. – Чего-то и впрямь шторма зачастили!

Сам Александр I в минуту откровения как-то пожаловался ближним: