Андрей Турбин - Авантюристы

— Да будет вам, — отмахивался польщенный Гроза морей.

— Это какое такое «раздвигание»? — забыв про боль, взметнулся Степан. — Мы, сударь, об таком с Вами не договаривались! Вы как-никак жениться на Катерине обещались! Сам вон что говорил, а чуть что — за первую попавшуюся юбку — цоп!

— Ладно, утихни, старый хрыч! Больно рано ты тестем прикидываться стал, — зло огрызнулся Сергей.

При вспоминании о Катерине фривольное мысли потекли вспять.

— Действительно, нехорошо как-то получается, — подумал он. — Что же это я, любил, любил и на тебе…

Мысли о похищенной девушке не давали ему покоя, однако и от предвкушения прелестей черноглазой незнакомки сладко свербило где-то внутри и, как сказал бы какой-нибудь античный грек местного разлива, «огонь охватывал чресла».

Предложенный банщиком кофе Гроза морей с негодованием отверг.

— Пивка бы, — сказал он, с надеждой глядя на изумленного турка-банщика.

Молчите, Серьожа, — горестно вздохнул Иоганн Карлович. — Тут у них не подают.

Последнюю фразу он выговорил на удивление чисто, почти по-русски.

— Кто она такая, эта наша благодетельница? — вполголоса, стараясь не глядеть в сторону Степана, спросил немца Сергей. — Ты говорил с ней?

— О, это есть замечательный женщина, в свой роде Роксолана, — улыбнулся Заубер. — Она родиться во Франция, много путешествовать по миру, а затем жениться…

— Вышла замуж, — поправил Нарышкин.

— Совершенно верно. Вышла за один отшень богатый туретский вельмож.

— Понятно, — протянул Сергей. — Та еще авантюристка. Я чувствовал, что дело не ладно… Ну и где обретается сей доблестный муж?

— О, вы можете быть спокоен. Он умереть пять лет назад.

— Вдовушка, значит, — удовлетворенно присвистнул Нарышкин, чувствуя на себе косой, неприязненный взгляд Степана.

— Это нам на руку, Иоганн. Она может помочь пообвыкнуться здесь да и поразведать кой-чего по нашему делу. У нас ведь ни одной души знакомой в этом чертовом Истамбуле нет. Ну кроме, пожалуй, мерзавца Левушки.

— Я быть согласный, — кивнул Заубер. — Она может узнавать, где находиться Катерина. И потом, не надо забывать про главный дело, ради который мы здесь!

— Ну, разумеется, разумеется, — согласился Сергей. — А хороша, чертовка! — добавил он, понизив голос. — Верно, Иоганн?

— Верно, — с понимающей улыбкой кивнул немец. — Она будет ждать Вас вечером в свой покой.

До вечера Гроза морей дотянул с трудом, изнывая от желания, и в то же время мучимый уколами совести. Больших трудов стоило отделаться от навязчивого внимания «тестюшки». Степан все время болтался рядом, явно подозревая намерения Нарышкина и служа ему живым укором. Наконец стало смеркаться. После сытного ужина, в котором хозяйка дома не участвовала, усадьба стала погружаться в тишину. Затих звон посуды на кухне и перебранка слуг во дворе.

Наскоро простившись со всей компанией и особенно горячо пожелав Степану хороших сновидений, Нарышкин прокрался на женскую половину дома.

— Ну и где же у нас спальня? — размышлял Сергей, разглядывая полутемную анфиладу комнат. Из одной слышались звуки рояля, но у дверей на карауле стоял и дремал, пришепетывая губами, здоровенный, черный, как головешка, слуга.

— Дьявол, этого только не хватало! Так не пойдет, — замявшись и чувствуя внезапную неловкость, решил Гроза морей. — Да и не романтично как-то. Она ведь, кажется, прогрессивная иностранка. Поди, и романы читывает. Как в таком щекотливом случае у мсье Дюма поступил бы главный герой? Сергей развернулся и, стараясь не привлекать ничье внимание, выскользнул во двор.

Он обошел дом и остановился под нависающим балконом второго этажа, слушая нежные аккорды рояля, которые лились из-за притворенного решеткой окна. Вокруг благоухала ароматами востока южная ночь. Кружилась голова, кружились звезды над ней, и прямо в центр этого звездного хоровода, словно в бесконечность, устремлялись изящные, как одалиски, кроны кипарисов…

Нарышкин постоял, раздувая ноздри, словно молодой рысак, а затем вдруг решительно и неожиданно для себя самого поставил ногу на оконный парапет, подтянулся на руках и полез на второй этаж, цепляясь за многочисленные выступы и лепные элементы. Изрядно вспотев, но внутренне торжествуя, он был почти уже на балконе, когда внезапно со двора донесся крик.

— Заметили, — понял Нарышкин, чувствуя, что краснеет до корней волос.

«Вот ведь дурак! Тоже мне Ромео», — подумал он, пошатнулся и, стремясь сохранить равновесие, ухватился за решетчатую деревянную ставню, прикрывающую окно. Крепкая решетка, которую мусульмане называют мишрабийи, крякнула и с треском отошла от стены. Гроза морей повис на ней, болтая ногами в воздухе, и держался так еще с минуту, раздумывая над своим бедственным положением, чувствуя, что начинает слабеть. Внизу тем временем собралась стайка слуг, принявшись шумно обсуждать поступок Сергея.

— Театр вам тут что ли? — не переставая клясть себя, подумал Нарышкин, но обращаясь к толпе, воскликнул с натянутой теплотой:

— Гюнайдын… чок тешеккюр идерим («доброе утро», «большое спасибо»)!

Это было то немногое, что он от нечего делать почерпнул еще в Одессе из купленной по случаю брошюры некоего господина Стаховича «Познание языка турецкаго для быстраго ознакомления и овладения оным».

Толпа притихла, и в возникшей паузе с пронзительными интонациями муллы, возвещающего вечерний намаз, прозвучал крик повисшего на оконной решетке Нарышкина:

«Лютфен… хезабз… гетирин», — что в самом приблизительном переводе означало: «Принесите, пожалуйста, счет!».

И покуда народ турецкий в оцепенении замер, пораженный глубиной языковых познаний, обнаруженных незнакомцем, ставня с треском отломилась, и Нарышкин вместе с ней рухнул вниз на головы правоверных.

В миг образовалось нечто, именуемое в народе русском не иначе, как «куча-мала». Турецкого аналога этому определению Сергей не знал, но, все еще не расставаясь с решеткой, вскочил кому-то на спину и изготовился к неравному бою.

В это время с балкона послышался властный женский окрик. Куча-мала вмиг рассыпалась по сторонам, оставив в своей середине отставного поручика Нарышкина, представшего перед хозяйкой дома во всей красе: без фески, с разметавшейся копной непослушных волос, оторванным рукавом нового, выданного в бане халата и оконной решеткой в руках.

— J` aime ce tableau [13] мне нравится эта картина — сказала женщина и, прыснув со смеху, жестом пригласила Сергея следовать в ее покои.

Жаркая ночь пролетела как будто в хмельном угаре, и спохватился Сергей только утром, когда муэдзин закозлил дурным голосом с недалекого минарета.

— Все, Фатима… Зарема… Гюли, как там тебя, алесс! Довольно…