Андрей Турбин - Авантюристы

На этом месте разговор был прерван. В дверь осторожно втиснулась физиономия Алексиса:

— Там, сударь, Вас спрашивают. Ну, этот… который немчин. Третий раз на дню заходят. Что прикажете передать?

Левушка поморщился:

— Экий, настырный, однако! Погоди, я к нему выйду. Все одно ведь не отстанет!

Трещинский вышел в переднюю и некоторое время не возвращался. Сергей с тоской оглядывал обстановку «норы». В животе неприятно ворчало.

Левушка вернулся, посмеиваясь. Представь себе, какой дурень этот немец — мой визитер! — Уже неделю ходит за мной по пятам, просит уступить ему одно редкое издание «Илиады». Этот сумасшедший колбасник просто бредит античной Грецией! Мечтает, знаешь ли, разыскать легендарную Трою…Ах, Итака, ах Гектор, ах Телемак! — Трещинский подкатил глаза к потолку и скривил рот ижицей. — Должно быть, он и нужду справляет, не расставаясь с томиком Гомера…Однако, при этом скуп как старый еврей. А за копейку так и вовсе — отца родного продаст… — Левушка усмехнулся. — Какой все-таки болван этот Генрих Шлиман! Черта лысого он найдет, а не свою Трою!

Посмеиваясь и похрустывая костяшками тонких пальцев, он прошелся по комнате.

— Книги, я гляжу, у тебя… Дорогие, поди! — Нарышкин кивнул на стопки с фолиантами. — Почитываешь?

— Скорее, коллекционирую. У меня тут есть Апулей. Можно сказать, уникальное издание… Записки Герберштейна и Олеария… Ну, да тебя, друг мой, все это, пожалуй, не заинтересует…

— Нет, отчего же очень любопытно! — Сергей с трудом подавил зевок.

Трещинский усмехнулся краешками тонких губ. Положение спасло явление Алексиса, который вместе с коридорным внес плотно уставленные всяческой снедью подносы.

— с притворным пафосом продекламировал Левушка и хлопнул в ладоши.

— Нуте-с, усаживайся, Сережа, к камельку да сними свой сюртук, пусть просохнет.

— Смотри-ка, действительно щи, — одобрительно крякнул Нарышкин, но потянулся к прозрачному, запотевшему графину. — А это что тут такое? Что это, Алексис?

— Водка на смородиновом листу, извольте-с испробовать, — важно тряхнув баками, ответствовал лакей.

— Прекрасно, — потер ладони Нарышкин. — Ну, что? Запорошим память, как у нас говорят.

— Листовка здесь изумительно хороша. Отведай, Сережа, не побрезгуй.

Лакей с помощью коридорного подвинул стол ближе к огню. В бутылках сразу засверкал лафит, заиграло, заискрилось клико.

— Что у нас тут еще? Чем разговляться будем? — наливая рюмочку Нарышкину, осведомился Левушка.

— Растбиф, — осанисто и с ударением на «а» произнес Алексис, указав на блюдо, — паштет Страсбургский, стюдень свиной, балычок макарьевский, сельдь в сметане, грибки маринованные…

— А что это так… амбре, — Нарышкин, слегка поморщившись, потянул ноздрями воздух.

— Сыр Лимбургский, острый! — чинно объявил Алексис.

— Убери, пожалуй. Резковат, — кивнул на тарелку с сыром Трещинский. Он сунул коридорному монетку и отослал обоих.

— Ты уж меня, Лева, извини… — Нарышкин порывисто взял рюмку и метнул ее содержимое себе в рот. — Ждать нет никакой возможности, — добавил он сдавленным голосом. — Хороша и впрямь. Пожалуй, и повторить можно…

Выпили, теперь уже по всем правилам, за встречу старинных приятелей. Нарышкин — листовую, а Лева — бокал лафиту, после чего приналегли на еду. Собственно, усердствовал один Нарышкин, он уписывал за обе щеки и ростбиф, и паштет, и студень; ел так, как едят проголодавшиеся люди с хорошим аппетитом и явной склонностью к эпикурейству. Трещинский же, напротив, вяло клюнул того, сего и, наконец, придвинув кресло ближе к огню, достал сигару.

— Чем изволишь заниматься? — спросил он, томно вытягиваясь и выпуская ароматное облако дыма.

— Балбесничаю, — жуя, ответил Нарышкин. Он налил себе еще рюмку, благостно жмурясь, ткнул вилкой в сельдь, поднес к носу, понюхал, как нюхал дотоле табак. Выпил, закусил, крякнул от удовольствия и полез за грибками.

— Ведмедь, — засмеялся Левушка. — Никакого изящества! Манеры у тебя все те же, друг мой.

— Так ты, говоришь, жениться надумал? Что ж, хорошее дело. Чай, много приданого дадут? — набивая рот грибами и пропуская шпильку мимо ушей, спросил Нарышкин.

— Ну, я думаю, тысченку-другую душ, дадут… — Трещинский, выпуская облака дыма, казалось, задумчиво смотрел на огонь. — К тому же именье да лес строевой…

— Силен! — констатировал Нарышкин и навалил себе паштету. — А я, Лева, в отставку вышел. Надоело хуже редьки. Теперь, вот, бью баклуши. Ну, за твое здоровье, господин коллежский советник!

— А ты жениться не собираешься, Сережа? — все так же глядя в огонь, спросил Трещинский.

Нарышкин едва не подавился балыком.

— Ну уж нет, добродзею, мне еще в петлю рановато. Я, любезный пан, еще пожить хочу! Сперваначалу, после того, как в отставку вышел, тоска начала одолевать. Покойной жизни захотелось. Сопли распустил… чуть было предложение не сделал одной бельфам. Все обхожденье строил. Бланманже, понимаешь, и все такое. Спасибо, Бог отвел! — Нарышкин размашисто перекрестился. — Видение мне было, Левушка. Как сейчас вижу — будто спустился ко мне ангел о двух крылах, весь из себя, как водится, белый и даже как бы немного светится. Словно ему, Лева, свечу негасимую кто в зад вставил. И вещает он мне это так, знаешь, повелительно. Что, говорит, раб божий Сергей Валерианович, никак ты, дурень этакий, жизнь свою младую, непутевую решил узами брака повязать?

Нарышкин приязненно покосился на графин с водкой:

— Уж, больно листовая хороша… не обманул камердинер твой.

— Ну и что же дальше-то? — смеясь, спросил Трещинский.

— А дальше он мне и говорит, ангел, значит: брось ты эту затею, Сергей Валерианович, не губи себя раньше времени, поживи еще малость как нормальный человек. А коли тебе, друг сердешный, неймется, так поезжай к актрискам или других каких барышень подешевле ангажируй. Авось и перебесишься. А жениться тебе, говорит, никак нельзя, потому как ветры у тебя еще в голове, да и не по карману. Сказал так и упорхнул в окошко. И нашло тут на меня просветление. Нет, думаю, шалишь! Сережа Нарышкин голыми руками взять себя не позволит. И вот хожу я с тех пор, Лева, холостой и благостный. Так-то вот! Ну, давай за тебя, гостеприимный хозяин!

— Ведмедь! Сущий ведмедь! — Трещинский, отсмеявшись, утер шелковым платком выступившие слезы. — Ох, и позабавил, брат, рассмешил до коликов! Плесни и мне, пожалуй.

— В имение давно не заглядывал? — спросил Левушка, внимательно глядя в бокал.

— Года три как не был, — Сергей посерьезнел и нахмурился. — Конечно, надо бы съездить, могилу родителей навестить… Свинья я, свинья!