Карен Мейтленд - Проклятие виселицы

Но Гита обложила порез травами, а потом взяла румяное яблоко и воткнула в него двенадцать шипов, чтобы вытянуть из раны яд. И это сработало — глубокая рана зажила, не загноившись, хотя на бедре Элены до сих пор остался серебристо-белый шрам в виде бутона розы — как все говорили, знак надежды и обещания. Разве могла юная девушка получить лучшее благословение, примету грядущей любви и счастья?

Сейчас Гита сидела напротив Элены на низенькой скамейке у открытой двери, пытаясь воспользоваться последними лучами угасающего зимнего солнца, чтобы закончить работу — она выбирала в миску бобы. Гита была высокой и гибкой, с чёрными как вороново крыло волосами и синевато-серыми глазами, холоднее, чем замёрзшая сталь. Её мать поместилась на единственной в доме кровати, стоявшей в углу и заваленной одеялами и старыми изношенными плащами — для тепла. Старуха, когда-то великая целительница, сидела в постели, слепые синие глаза стали теперь молочно-белыми. Она постоянно что-то бормотала, кривые пальцы судорожно рылись в кучке выцветших белых костей, лежащей на её коленях — в основном позвонков кошек, лис и овец, хотя деревенские шептались, что в этой куче были и кости маленьких детей. В то же время, они жалели старуху за её слабость. У Гиты и её матери находились лекарства от любой болезни, какая только могла приключиться с человеком, но, как говорили деревенские, даже у них не было лекарства от старости.

Гита бросила горсть бобов в котелок, бурлящий на огне, разожжённом посреди дома, на земляном полу.

— Ну и чем закончился этот сон?

— Я подняла ребёнка... — Элена запнулась, теребя край толстой красновато-коричневой юбки.

Гита бросила на неё проницательный взгляд.

— А потом?

— Это всё. Потом я проснулась.

Элена смотрела на оранжевое пламя, бегущее по сухим веткам. Она чувствовала на себе взгляд Гиты и боялась встретиться с ней взглядом, боялась, что в её лице знахарка прочтёт то, о чём Элена не хотела говорить.

— Значит, во сне ты услышала плач ребёнка и взяла его на руки. — Гита недоверчиво вздохнула. — Если бы и вправду всё было так, детка, ты не пришла бы ко мне.

Гила сняла с огня горшок с бобами, подошла к сидящей девушке, подняла её на ноги и нажала на живот прежде, чем Элена успела ей помешать.

— Так я и думала. Должно быть, уже три или четыре луны. Подходящее время. Детишки зелёного тумана [13] Простонародное выражение Green Mist Babies — дети зелёного тумана — означает младенцев, родившихся весной, когда поля и деревья начинают покрываться яркой зеленью, прорастают семена и распускаются бутоны. Дети, которых вынашивали зимой и родили весной, нередко имели низкий вес — из-за нехватки свежего мяса, яиц и овощей в рационе матери. Многие рождались мёртвыми или умирали в течении нескольких часов, но выживших впереди ждали хорошие тёплые дни весны и лета, а материнское молоко давало детям больше сил в преддверии зимы. В отличие от Green Mist Babies, осенние младенцы часто рождались более крупными, но чаще болели и умирали в первую же зиму. рождаются мелкими, но растут лучше других. А твой парень знает, что его семя дало всходы?

Элена кивнула, закусив губу.

— Но больше никто не знает, чтобы слух не дошёл до поместья. Не хочу уходить раньше времени. Когда родится ребёнок, деньги нам очень пригодятся.

Гита, прищурившись, смотрела на неё.

— Значит, ты пришла ко мне не для того, чтобы избавиться от детёныша?

— Нет! — Элена в ужасе отшатнулась. — Нет, я никогда не захотела бы избавиться от ребёнка Атена. Я люблю его. Он так гордится, что станет отцом. Говорит, что станет любить меня ещё больше, когда я подарю ему ребёнка, и я хочу, чтобы он был счастлив со мной. Я хочу этого ребенка больше всего на свете, вот почему... — она боязливо оглянулась, словно слова, которых она старалась избегать, прятались где-то здесь, среди горшков и пучков трав, — ... вот почему меня пугают эти сны. Одно и то же каждую ночь — должно быть, это знак. Может, что-то не так... ребёнок в опасности.

Гита взяла с кровати матери заляпанный, весь в заплатах старый плащ и постелила на пол.

— Ложись, посмотрим, что я смогу увидеть.

Она взяла с полки неглубокую миску из тиса, налила воды и жестом приказала Элене лечь, задрать юбку и поставить миску на голый живот. Пальцы Гиты легко коснулись серебряной розы — шрама на бедре Элены.

— У тебя ещё остался шрам от той раны, что я лечила, когда ты была ребёнком, много лун назад. Время пронеслось, как взмах крыльев совы. — Она оглянулась на мать, и пальцы старухи быстрее стали перебирать белые кости. — Держи миску ровно, девочка.

Гита разбила в миску яйцо, потом спустила платье с плеча, взяла нож и сделала маленький надрез на левой груди так, что несколько капель крови упали в воду. Она размешала смесь ясеневой веткой и стала пристально глядеть в миску. Элена увидела, как углубились морщины меж глаз знахарки.

— Нет, этого не может быть... наверное, духи ошибаются, — тихо пробормотала Гита. Она поднялась, достала с полки другую ветку. Потом снова склонилась над миской, сжала порез на груди, и из него упали ещё несколько капель крови. Знахарка перемешала смесь новой веткой. Наконец она встала, взяла миску из рук Элены и вылила содержимое — воду, яйцо и кровь — в горшок с ужином, в котором над огнём кипели бобы и лесная дичь.

— Ты видела что-нибудь? — со страхом спросила Элена, поправляя юбку.

— Ты благополучно разрешишься от бремени, и для себя и для ребёнка. Об этом можно не волноваться. Можешь сказать своему Атену, что у него будет прекрасный сын, — ответила Гита, всё ещё стоя спиной к Элене.

Она обернулась и энергично отряхнула руками грубую домотканую юбку, словно пытаясь избавиться от пятна грязи.

— Я возьму сушёные абрикосы в оплату, а тебе сейчас лучше вернуться в поместье, пока не стало совсем темно и ещё можно разобрать дорогу.

— Нет... ты видела что-то ещё, я знаю, что видела. Я поняла по твоему лицу. Скажи мне, я должна знать.

Гита оглянулась на сидящую на постели мать. Та обратила к ним незрячие глаза, и, казалось, впервые за всё время обратила внимание на их присутствие.

— Мадрон, с тобой говорили духи? — спросила Гита.

Старая карга протянула к ним трясущуюся руку. На ладони лежала выцветшая белая кость, позвонок. Элена приняла бы кость за остатки старухиного ужина, если бы не винно-красная отметка, похожая на одиночную букву. Но девушка не могла узнать её потому, что не умела читать.

Гита застонала, трижды плюнула на кончики двух пальцев.

— Три раза — ясень, рябина, кость — и каждый раз то же. Решено, скреплено печатью. Во всём мире нет силы, способной это изменить.

— Но что решено? — спросила Элена.

— Тень идёт по пятам за ребёнком.