Карен Мейтленд - Проклятие виселицы

— Может, я и не свободнорождённая, но и не шлюха. Я не стану спать ни с кем, кроме Атена. Он мой муж. Он знает, что я не убивала его сына, и будет ждать меня, пока я не смогу доказать всему миру свою невиновность. И я не предам его! Нет!

Раф схватил запястье девушки, притянул её к себе, крепко сжал другой рукой её лицо, наклонившись так, что его рот оказался у её губ. Элена изворачивалась и пыталась вырваться, скривившись, как будто думала, что он пытался ее поцеловать.

Раф сжал её крепче и медленно, чтобы заставить её услышать, и произнёс:

— Ты будешь в точности исполнять то, что велит Матушка Марго, всё, о чём она попросит. И ты станешь делать это с улыбкой на хорошеньком личике, потому что если Матушка не получит своих денег так, то добудет их иначе. Откажешься — она сдаст тебя Осборну и получит свою награду. Осборн тебя повесит, и на этот раз побега не будет. И я давно знаею Осборна — прежде чем повесить, он заставит тебя страдать так, что ты и представить себе не можешь. А то, что ты помолвлена с Атеном, не помешает ему попользоваться тобой для собственного удовольствия, вообще-то, это даже добавит ему радости.

— Но Атен... — чуть слышно простонала Элена.

— Атен уже в других объятиях! Поверь мне, Атен тебя не ждёт!

Он почувствовал, как обмякла девушка в его руках, и опустил её на скамью. Элена дрожала, но не разрыдалась, как ожидал Раф, так что он невольно восхитился ею за это.

— Это моя кузина Изабель? Атен с Изабель, да? — спросила Элена, пристально глядя на него.

Раф не ответил, и девушка, похоже, сочла это подтверждением. Лжёт ли молчание? Возможно, оно — самый худший обман, и видит Бог, за свою жизнь Раф не раз в таком провинился.

Элена не сводила взгляд с бесцельно блуждающей по стене мухи.

— Изабель не долго уживётся с Джоан, та всегда звала её шлюхой. Джоан её живо выставит вон.

— Ты меня не слушаешь, — выкрикнул Раф. — Он не станет больше тебя ждать. Прекрати разыгрывать из себя дурочку и решись наконец делать то, что тебе говорят. И поверь, ты всё равно это сделаешь, а по доброй воле это будет значительно легче.

Элена дрожала так, что Раф боялся, как бы она не развалилась на куски. Он опустился перед девушкой на колени, ласково взял её холодные руки.

— Послушай, всё, чего Матушка хочет от тебя — только чтобы ты время от времени была любезной с богатым купцом или капитаном корабля. Неужели это так уж трудно? Разве лучше, чтобы тебя насиловал или мучил этот ублюдок Осборн? По крайней мере, так ты останешься жива. Поверь, ничто на этом свете не стоит так дорого, как жизнь — ни твоя невинность, ни честь, ни даже твоя любовь к Атену. Если ты умрёшь непрощённой, задыхаясь на конце верёвки — для тебя не будет больше ничего, кроме бесконечного страдания и мук, на целую вечность. Что бы ни случилось, ты должна крепко, обеими руками держаться за жизнь, и не важно, чего это стоит. Ты должна оставаться живой для меня, Элена. Мне нужно, чтобы ты жила.

Если смертному приснится красная роза, он получит любовь, к коей стремится его сердце, но если ему приснится белая роза, это дурной знак, несущий только печали в любви. Если девушка хочет вернуть неверного возлюбленного, она должна срезать три розы в канун Иванова дня. Первую ей нужно закопать под тисовым деревом, вторую - в свежей могиле, а третью положить под голову во время сна. Через три ночи ей следует сжечь эту розу, пока от нее не останется лишь пепел. Ее возлюбленного будут мучить мысли о ней, и он не будет знать покоя, пока к ней не вернется.

Если девушка желает найти свою настоящую любовь, в Иванов день она должна срезать бутон розы и спрятать его до Рождества, а тогда, если он по-прежнему яркий и ароматный, носить его с собой, и бутон вырвет из ее рук ее суженый. Но если бутон скукожится и побуреет, ей следует опасаться за свою жизнь, ибо это дурное предзнаменование.

Белые розы - знак молчания, ибо Купидон дал священную розу Гарпократу, богу молчания, чтобы он не открыл любовные тайны Венеры, матери Купидона. А потому люди благородного сословия вырезают или рисуют розу на потолке над обеденным столом или вешают белую розу на потолочную балку, когда проводят встречу, в знак того, что ни одно слово не должно покинуть это место.

Смертные говорят "под розой", когда хотят сохранить разговор в тайне. Но остерегайтесь, смертные! Мы, мандрагоры, всё видим и всё откроем, когда придет время, ибо роза не имеет силы закрыть нам уши или рты. В конце дней мы сломаем молчание богов и смертных, ибо разве не рождены мы в крике?

Травник Мандрагоры

— Пора, — сказала Мадрон.

Её молочно-белые глаза обращались в сторону Гиты, как будто старуха могла видеть дочь в темноте, читая все её мысли.

Гита ворочалась в жёсткой постели из папоротника, пытаясь не обращать на мать внимания. Как только дело сделано, им надо двигаться вперёд, а Гите было так хорошо здесь. Ей совсем не хотелось тащиться в город. Она его ненавидела. Люди там глядят с подозрением, словно ты собираешься их обокрасть — если, конечно, не пытаются ограбить сами. Дышать там нечем, а люди кричат и толкаются. Из-за глупого гомона их голосов не слыхать ничего, даже собственных мыслей.

— Вынеси меня наружу, — голос Мадрон звучал жалобней, чем обычно.

Гита со вздохом поднялась на ноги. Стояла тёплая ночь, и ей не понадобилось накидывать шаль поверх грубого поношенного платья. Она склонилась над матерью, и старуха обхватила руками её шею. Гита подхватила её на руки и, низко склонившись, вынесла из хижины. Мадрон была легкой, словно мешок с рыбными костями, но её худая рука держала шею Гиты хваткой такой же крепкой, как зимний лед. Гита осторожно поместила ее в центр поляны. Старуха подняла голову и повернула лицо к яркой луне, будто чувствовала её холодный свет.

Она ущипнула Гиту за руку.

— Принеси мне кости и терновый прутик.

Гита вернулась в хижину, принесла всё это и положила на колени матери. Теперь потребуется более сильная магия, чем яблоко с колючками, потому что у них не было принадлежащих ему вещей, которые они могли бы использовать против него.

Воздух в лесу был неподвижным и тяжелым. Из-за листвы деревья казались лохматыми. Они окружали поляну, как огромные немые тролли, молча наблюдая за мерцающими в вышине звездами: Медведица и Лебедь, огромный изогнутый мост звезд, по которому уходят души мертвых. Джерард когда-то говорил, что нужно называть его Млечный Путь, но теперь он, должно быть, узнал настоящее имя, ведь его душа идёт сейчас тем путём. Гита это видела.

Мадрон сидела на корточках на поляне. Распущенные волосы отливали серебром в лунном свете, кожа - жемчугом. Терновым прутом она обвела себя кругом на покрытой ковром из листьев земле. Затем сделала на круге четыре пометки. Посторонний мог бы не разобрать грубо начертанные символы, но Гита хорошо их знала, ведь мать научила её этим символам еще в младенчестве: змей обозначал землю, рыба - воду, птица - воздух, а саламандра - огонь. Лунный свет разливался по очерченным линиям на земле, наполняя их серебром. Мадрон этого не видела, но Гита знала, что мать могла чувствовать их так же хорошо, как и руками.