Энн Перри - Блеск шелка

Зоя Хрисафес послала евнуха-лекаря в Иерусалим, чтобы вернуть эту икону в Константинополь. Это был дар – и не Церкви, а лично Михаилу.

Конечно, император знал, почему Зоя преподнесла ему икону. Она боялась, что ему известно о ее участии в заговоре Виссариона Комненоса и что в один прекрасный день, когда она больше не будет нужна Михаилу, он решит ей отомстить. Зоя хотела от него откупиться. И, даже если эта икона не была наиценнейшей христианской реликвией, она все же была очень красивой, волновала и трогала до глубины души.

Очень медленно Михаил опустился на колени. Его щеки были мокрыми от слез. Пресвятая Богородица снова вернулась в Византию, после стольких лет – и таким необычным способом. Как странно, что именно благодаря Зое (кто бы мог подумать!) ее снова привезли в Константинополь!

В 1278 году лето в Константинополе было жарким и безветренным. Снова приехав в этот город, Паломбара окунулся в яркую смесь запахов и цветов, в вихрь неожиданных идей и страстных религиозных дебатов.

К сожалению, его вновь сопровождал Никколо Виченце. Понтифик сказал Паломбаре, что Виченце ничего не знает о его истинной миссии, которая заключалась в том, чтобы поддерживать императора в соблюдении условий унии с Римом. И, разумеется, охранять его жизнь, если ему будет угрожать опасность. Подразумевалось, что Паломбара обязан быть в курсе угроз, от кого бы они ни исходили.

Конечно, понтифик мог дать Виченце совершенно другое задание. Об этом не следовало забывать.

Сейчас главным было договориться с епископом Константином. Он был наиболее ярым противником союза с Римом. Спорить с ним было бессмысленно, его следовало победить. Это звучало кощунственно, но от этого зависело слишком много человеческих жизней. Было не до щепетильности. Вопрос был только в выборе средств.

Бок о бок с Константином боролся с голодом и болезнями лекарь Анастасий. Если кому и известны слабые места епископа, то именно ему. Но Паломбара был уверен, что Анастасий ни за что не предаст Константина. Легату очень не хотелось обманывать лекаря.

И еще одна смутная и опасная мысль пришла в голову итальянцу. Если бы он сам был на месте Константина, готовый на все, чтобы спасти свободу православной церкви, на его пути стоял бы лишь один человек – Михаил Палеолог. Убрать императора, поставить на его место истового приверженца православия, лишенного острого ума и стальной воли, – и больше ничего не потребуется.

Страстное желание поскорее встретиться с Анастасием усилилось. В памяти всплывали фрагменты их разговора о заговорах и убийствах, имена прежних императорских династий, таких как Ласкарис и Комненос, его близость с Зоей Хрисафес и лечение императора.

Прошла неделя, прежде чем легату выдался случай увидеться с лекарем, при этом не пришлось ничего подстраивать специально. Он старался случайно столкнуться с Анастасием, и наконец они встретились на склоне холма над гаванью. Паломбара как раз пересекал залив на нанятой лодке, а Анастасий шел по булыжной мостовой. Стоял ранний вечер, солнце спряталось в неясной предзакатной дымке на горизонте, скрывая в золотистом сиянии шрамы давних пожарищ и откровенную бедность.

– Это мое любимое время дня, – небрежно бросил Паломбара, словно не удивляясь тому, что они встретились спустя столько времени.

– Правда? – откликнулся Анастасий. – Вы с нетерпением ждете ночи?

Римлянин остановился. Вежливость требовала, чтобы Анастасий сделал то же самое.

– Я говорил только об этих моментах, а не о том, что им предшествует и что за ними последует.

Во взгляде Анастасия промелькнул неподдельный интерес. Паломбара знал, что у евнуха темно-серые глаза, но сейчас, при свете заходящего солнца, они показались ему карими.

Легат улыбнулся.

– В этих тенях чувствуется нежность, – продолжил он. – Милосердие, которого нет в резком утреннем свете.

– Вас привлекает милосердие, ваше высокопреосвященство? – серьезно спросил Анастасий.

– Меня привлекает красота, – уточнил Паломбара. – Мне нравится нереальность мягкого приглушенного света – этакое приглашение помечтать.

Анастасий улыбнулся, и на его лице появилось мягкое, теплое выражение. Паломбара подумал, что он очень красив, – ни мужчина, ни женщина, но при этом и не гротескная карикатура на каждого из них.

– Иногда нужно помечтать, – объяснил легат торопливо. – Реальность сурова, и ее плоды не заставят себя ждать.

– Вы имеете в виду что-то конкретное? – Анастасий искоса взглянул на развалины башни; одна ее сторона обвалилась, и груду камней до сих пор не расчистили. – Вы, как и прежде, приехали сюда, чтобы убедить нас подчиниться Риму – не только в рамках договора, но и в глубине своих сердец?

– Карл Анжуйский ищет малейший повод, чтобы снова захватить Константинополь. И император это знает.

Анастасий кивнул:

– Едва ли он согласился бы подчиниться Риму, если бы угроза была менее серьезной.

Паломбара поморщился:

– Это слишком резкое замечание. Неужели плохо, что христианский мир объединится? Ислам поднимает голову на Востоке…

– Мы боремся с одним проявлением тьмы, принимая другое? – тихо спросил лекарь.

Паломбара поежился. Он спросил себя, действительно ли Анастасий видит это именно так.

– Чем же так отличаются Рим и Византия, что одно ты считаешь светом, а другое – тьмой? – спросил он.

Анастасий долгое время молчал.

– Все это гораздо тоньше. Между нашими верованиями существует миллион оттенков и полутонов, – сказал он наконец. – Я предпочел бы Церковь, которая учила бы состраданию, доброте, кротости, терпению, надежде, отречению от собственной непогрешимости, но чтобы в ней оставалось место для любви, смеха и мечты.

– Ты слишком многого хочешь, – мягко возразил Паломбара. – Неужели ты ожидаешь, что пастыри Церкви смогут обеспечить все это?

– Просто мне нужна Церковь, которая не будет загонять нас в узкие рамки, – ответил Анастасий. – Я верю, что Господь хочет, чтобы мы учились, дружили и, наконец, научились созидать. Это и есть основная цель человека: стать подобием Божиим. Все дети мечтают стать похожими на своих отцов.

Паломбара внимательно всматривался в лицо собеседника: он видел в нем надежду, внутренний голод и ранимость. Анастасий был прав. Его мысль была прекрасной, но вместе с тем очень острой.

Легат не верил в то, что византийская или Римская церковь способны принять такую идею. Нарисованная картина была слишком прекрасной, слишком безграничной, чтобы обычный человек мог ее воспринять. Чтобы о таком мечтать, нужно заглянуть в самое сердце Господа.

Но, возможно, Анастасию это удалось – и Паломбара позавидовал евнуху.