Роберт Лоу - Оскал дракона

Большую часть первого дня мы двигались осторожно и были начеку, избегая открытых пространств, постоянно оглядывались через плечо. Никто не верил полянам, ведь мы еще находились на их землях. Мы направлялись к притоку Одры под названием Нотек, который нам предстояло перейти. Но в конце концов, когда стало понятно, что мы действительно спаслись, побратимы начали замечать зеленые листья и почки, слышать карканье ворона и щебетание птиц.

Они глубже вдыхали свежий весенний воздух и улыбались друг другу, за исключением больных, которые шли спотыкаясь, некоторых нам пришлось нести, они бредили. Красная чума еще оставалась с нами, следовала по пятам, как бездомный пес, которого не отправишь домой, но побратимы все равно ухмылялись, глядя друг на друга, словно им выпали хорошие кости в игре.

Я единственный не радовался чудесному спасению, не ликовал, что мы благополучно избежали и скал, и волков, я двигался почти как мертвец и все ждал, ждал и ждал удара Одина. Я хмурился, видя радостные лица остальных, и побратимы избегали меня, за исключением Финна, Вороньей Кости и, что странно, монаха, который время от времени шагал рядом со мной, оборванные края черного шерстяного балахона хлопали по его икрам.

Я понимал — он ждет, что я заговорю первым, и все же спросил, чего он от меня хочет.

— Я хочу исцелить тебя, сейчас ты похож на сломанную кость, — сказал Лев достаточно легко и оглянулся на дорогу.

Воронья Кость вприпрыжку пробежал мимо нас с потрепанным лук и тремя стрелами в руках.

— Я собираюсь на охоту, — заявил он.

Я понимал, что это отвлечет его от мыслей о смерти Алеши. Я старался подобрать нужные слова, чтобы держать мальчишку в узде, но оказалось, что это умеет только его железная нянька, которой уже нет с нами.

Тут рядом появился Курица и с серьезным видом похлопал Олафа по плечу.

— Любая дичь, имеющая ноги, становится несъедобной, когда ты ее убиваешь, — сказал он. — Ты попадаешь прямо в кишки, и мясо горчит. Я пойду с тобой и научу охотиться как следует.

Он бросил на меня взгляд через плечо, обнадеживающе улыбнулся, и эта пара направилась вперед, подбадриваемая остальными, которые надеялись, что вечером они поедят хоть что-нибудь кроме черствого хлеба и овсянки.

— Я не нуждаюсь в твоем Христе и не ищу спасения, — сказал я монаху, и тот кивнул.

— Поэтому я тебе это и не предлагаю. Но тебе нужно нечто другое.

Мне стало интересно, почему он так переживает за меня, и спросил его об этом.

— Ты нужен мне, чтобы я мог вернуться в Великий город, — сказал он, и я поверил бы ему, если бы не слащавая атмосфера заботы, исходящая от монаха.

Я рассмеялся, смех эхом разнесся в моей голове, будто я опустил ее в ведро, и он улыбнулся.

— Видишь? Дела налаживаются.

— Что же будет, когда мы достигнем Великого города, а, монах? — спросил я. — Сдается мне, что вернуть такого опасного вроде тебя в то меято, где он будет еще опаснее — глупость, а мы не дураки. Пожалуй, мы убьем тебя прямо здесь; ведь ты вполне это заслужил.

Лев некоторое время молча хмурился, а затем вдруг широко улыбнулся.

— Тебе просто нужно довериться мне, — сказал он. — Я буду полезнее живым в Великом городе, чем мертвым здесь.

— А если мне нечего предложить тебе за наши жизни, например, какой-нибудь драгоценный крест? — спросил я, криво усмехнувшись. — И что теперь, когда твоя ставка, Колль, сгорел, превратившись в дым?

— Иисус умер на простом деревянном кресте, — ответил он, и я замолчал, внезапно почувствовав накатившую усталость.

Дальше мы шли через лес молча. Казалось, он не закончится никогда, я вдруг словно очнулся ото сна и спросил, как давно мы идем по лесу.

— Мы прошли только половину, — сказал Финн, пристально оглядывая меня, — и когда-нибудь выйдем из него, как скажет любой здравомыслящий человек. Неважно выглядишь, Торговец, как восемь мер дрянной ткани. Тебе надо отдохнуть.

День скатился в серые сумерки, в которых мелькали эльфы, и лишь тогда я смутно осознал, что Финн отдал приказ остановиться. Меня будто окутала серая пелена, я с трудом видел и слышал, все было как в тумане.

Когда-то здесь была ферма. В свое время здесь соорудили какую-то основательную постройку, судя по всему, хижину пастуха, с толстыми стенами и низкой крышей, но крыша обрушилось, мох превратил развалины в зеленый холм; прошлогодняя сухая трава свисала сверху, напоминая мертвые тела на стенах крепости, которую мы недавно оставили.

Я проснулся и обнаружил, что лежу у стены, под еще сохранившемся фрагментом крыши, рядом со мной стонали больные в поту. У одних были раздутые от болезни лица, другие мучились животом. Снаружи развели костер, и остальные расположились снаружи, под звездами; те, у кого имелись плащи, завернулись в них или разделили с теми, у кого не было теплой одежды.

Вернулись Курица и Воронья Кость, первый тащил на плечах подстреленного оленя. Они освежевали добычу и стали жарить тушу на вертеле. Запах жареного мяса достиг и нашей хижины, и этот аромат напомнил мне о лучших временах.

Мне принесли сочные куски оленины и куски хлеба, размоченные в оленьем жире и крови. Удивительно, но я не чувствовал голода, и даже кусочек, который мне удалось проглотить, показался на вкус как пепел. Пришел Бьяльфи и осмотрел меня, и тогда я внезапно осознал, что заболел.

Какое-то время я просто лежал и слушал, как люди тихо переговариваются, занявшись починкой одежды. Ремни уже подшили, оружие вычистили, побратимы пытались оттереть самые большие пятна с одежды и плащей.

Затем они достали гребни — у каждого был свой, хорошие костяные гребни, даже если на некоторых не хватало зубцов и они были похожи на щербатую старушечью улыбку; тем не менее, воины все равно старательно расчесывали грязные, свалявшиеся волосы, заскорузлые от крови. Бьяльфи достал ножницы и обрезал самые запутанные колтуны, подровнял волосы и бороды остальным, и Лев, мельком наблюдая за ними, удивленно качал головой, не понимая, почему суровые северные воины уделяют больше внимания своей внешности, чем женщины.

К конце концов я поднялся со своей лежанки под крышей, где среди бредящих больных тихо и неторопливо, словно куры, перемещались Бьяльфи и монах.

Я двигался как в тумане, в дыму или даже в воде, в этой дымке знакомые лица и предметы казались далекими, я видел их только уголком зрения, словно эльфов. Когда наконец я вынырнул из этого тумана, я будто выскочил из толщи океана, хватая ртом воздух, и часто заморгал, пытаясь вернуть зрению четкость. Пот катился по мне, я дрожал в ознобе. Я уже понял, какой жар сжигает меня изнутри.

Я нетвердо стоял на ногах, и все вокруг меня покачивалось, словно на борту драккара; мои ноги казались слишком длинными, даже чужими. Я двигался очень медленно, как слепой старик, шел мимо мягко мерцающего костра, мимо храпящих и пердящих побратимов, направляясь к часовому в кольчуге и шлеме.