Сергей Малинин - Георгий Победоносец

Чтоб и без того непростая и неблизкая дорога не стала вовсе бесконечной, рискнули зажечь факелы, числом пять, распределив их по всей длине колонны, чтобы те, кто ехал сзади, могли видеть по огням, куда направлять коней. Леший при этом недовольно засопел, косясь на огонь, как кот на веник, но промолчал, поняв, по всей видимости, что без этого они рискуют растерять в темноте половину и без того невеликого войска.

Ехали шагом, в полной тишине, изнемогая от растущей тревоги и постоянного ожидания, что вот сейчас из кустов свистнет стрела, и ты уж не увидишь, чем кончится вылазка. Потом Леший наконец остановил коня, спешился и негромко сказал, чтоб гасили огни. Ярослав повторил приказ, его передали по цепочке, и факелы погасли один за другим. Теперь, когда глаза больше не притягивали казавшиеся ослепительно яркими пятна оранжевого света, по сравнению с которым тьма казалась густой и плотной, как печная сажа, стало видно, что небо над верхушками деревьев уже начало сереть.

Отрядив в помощь Лешему десяток самых ловких добровольцев во главе с Герасимом, Ярослав стал ждать. Это оказалось, пожалуй, самым трудным. Утонувший в предрассветном сумраке лес был погружён в полнейшую тишину, какая бывает только перед восходом, когда ночные птицы уже разлетелись по гнёздам, а дневные ещё не проснулись. Меж корнями деревьев седыми прядями полз, путаясь в ветвях кустарника, сырой туман, говоривший о близости воды. Видневшееся в редких просветах над головой небо делалось всё светлее, и вскоре на его фоне уже можно было различить чёрные контуры ветвей.

Потом из чащи молодого ельника беззвучно, как лесной дух, возник Герасим. Он приложил палец к губам, требуя тишины, и призывно махнул рукой: айда, путь свободен. Затем, наклонившись, вытер об мох и сунул в ножны кинжал, которым, похоже, совсем недавно довелось воспользоваться.

На узкой и извилистой звериной тропке Ярослава остановил Леший. На рукаве его мехового одеяния виднелась кровь — по всему видать, не своя, а из кустов подле тропы торчали чьи-то ноги в татарских, с загнутыми носками и мягкими голенищами, потёртых и стоптанных сапогах. Ярослав из любопытства сунулся в кусты и получил лишнее доказательство того, что Леший не соврал насчёт пробравшегося в тыл неприятельского отряда: с лица и по одёжке убитый был уж такой татарин, что дальше просто некуда. В горле у него торчала глубоко засевшая стрела с полосатым, явно из кукушкиного хвоста, оперением. Княжич поразился искусству лучника, сумевшего одним выстрелом свалить врага в лесу, почти в полной темноте, и сейчас же понял, отчего это боярин Долгопятый уж который год разъезжает в тяжёлом и уродливом возке с толстыми деревянными стенками и почти без окон. Пожалуй, имея такого недруга, недолго уподобиться улитке и повсюду таскать на себе целую каменную хоромину!

Здесь же, рядом с неубранным трупом караульного, случился небольшой военный совет. Присев на корточки, Леший чертил вынутой из горла убитого татарина окровавленной стрелой по земле, объясняя, как он предлагает расставить людей и фальконеты. Следя за тем, как под лёгкими уверенными движениями его с виду неуклюжей ручищи на земле проступают памятные по карте контуры большого оврага со всеми его поворотами и отрожками, Ярослав окончательно уверился, что перед ним именно тот мужичий сын Стёпка, о коем рассказывал ему покойный Никита. Мимоходом он дал себе слово не упускать лесовика из виду и позаботиться о его дальнейшей судьбе, хотя бы упрямый да не по чину горделивый смерд и упирался. На порубежье такому воину цены не будет, да и богомаз, очень может статься, из него ещё выйдет — вон как чиркает, залюбуешься!

К слову, стрела у лесного жителя была знатная. Древко тонкое, ровное, лёгкое и сразу видно, что прочное. Ну, древко — то ещё ладно. Умелые руки да нож имея, древко смастерить — плёвое дело. А вот наконечник — железный, кованый, зазубренный, чтоб намертво в тело впивался, — совсем другой разговор. Его в лесу днём с огнём не сыщешь, тут хороший кузнец руку приложил. А стало быть, есть в округе люди, коим хорошо ведомо, кто таков Леший, откуда он взялся в лесу и где хоронится. Знают, но даже под пыткой не скажут, а стало быть, люди на его стороне. Был бы он обычный душегуб, разбойник с большой дороги, холопы его прятать не стали б. Выдали бы боярину головой, чтоб в лес ходить не страшно было, и вся недолга… Да только какая княжичу Загорскому в том беда? Сие Ивана Долгопятого забота, вот он пусть голову и ломает, отчего да почему в его вотчине один мужик за ним, как за белкой, охотится, а другие сего охотника покрывают…

Умом Господь крестьянского сына тоже не обделил, и поправлять в предложенной им диспозиции княжичу почти ничего не пришлось. Да и внесённые поправки для того лишь и понадобились, чтоб сохранить начальственный авторитет: негоже, в самом деле, князю во всём мужичьего слова слушаться! Леший это, кажется, понял, но, усмехнувшись в бороду, промолчал.

После того дело у них пошло споро. Ертоульные добровольцы, что с Лешим ходили татарские караулы истреблять и овраг уже видели, получили всяк свою команду и повели людей на позиции. Стараясь не шуметь и немало в том преуспевая, спешившиеся ратники ещё до наступления рассвета взяли вражье логово в кольцо. Медные фальконеты снесли на руках вниз и установили по два в концах оврага, придав каждой паре пушек по два десятка ратников с пищалями для защиты.

Когда всё было готово, княжич Ярослав в свете нарождающегося дня приблизился к поросшему кустами краю оврага и заглянул вниз. Его взору предстала картина готовящегося к пробуждению военного лагеря. Вкруг немногочисленных шатров вповалку, подстелив под себя войлочные кошмы и попоны, спали крымчаки, повсюду виднелись составленные шалашами хвостатые татарские копья; стреноженные кони, сбившись тесным табуном, дремали поодаль. Было уже светло, но лагерь не спешил пробуждаться: видно было, что сегодня крымчаки никуда идти не собираются, а ежели и пойдут, так не ранее полудня. Лихие наездники спали, с головой завернувшись в провонявшие конским потом попоны. Лишь кое-где виднелись ранние пташки, коим почему-то не спалось: кто чистил кривую саблю, кто, морщась, наматывал на босую ногу заскорузлую портянку. Иной уже перекусывал, крепкими зубами, как пёс, отрывая куски жёсткой вяленой конины и с усилием их пережёвывая, а один с озадаченным видом глядел на светлеющее небо через дыру в прохудившемся полосатом халате.

Просвечивающее через ветхую ткань небо было последним, что увидел воин, прискакавший из далёких крымских степей на своей мохноногой низкорослой лошадке. Когда над верхушками сосен и елей блеснул первый солнечный луч, княжич Ярослав Загорский, осенив себя крестным знамением, махнул рукой.