Владимир Зарвин - Иголка в стоге сена

Последнее, что увидел Акакий перед тем, как взор его заволокла тьма, это тянущуюя к нему руку убийцы. Волкич давно приметил тугой кошель на поясе Чуприны и теперь намерился завладеть им.

Отвязав кошель, тать не преминул проверить его содержимое. Как он и ожидал, там оказались московские серебряные гривны или, как часто говорили, «серебренники». Их было ровно тридцать.

_________________________

Сделав это, Волкич вытер клинок полой зипуна и спрятал нож за голенище. Пока все складывалось как нельзя лучше. Если дела и дальше так гладко пойдут, рассвет он встретит в Ливонии, где ни Воеводе, ни московиту его уже не достать.

И отнятый у Чуприны кошелек ему будет весьма кстати. Жаль только, что богатство, добытое за годы разбоя, останется в руках степных варваров!

От одной этой мысли у татя сводило судорогой челюсти, начинали чесаться ладони. Он помнил, как глумился над ним, связанным, черноусый дружок Чуприны, и жажда мести вновь всколыхнула его душу.

Волкич знал, что не сможет уйти отсюда, не заплатив долгов, и в первую очередь — московиту. Бутурлин дважды срывал замыслы Волкича, чуть было не привел его на плаху. Такого врага нельзя было оставлять в живых, и тать твердо решил, что сей ночью зарежет московита, как зарезал одного из его подручных.

Мысль о том, что придется убивать спящего, мало тревожила разбойника. Ступив на путь служения Аду, он навсегда отрекся от правил воинской чести и поступал так, как велели ему демоны.

Они и на сей раз не оставили его без совета. Дверь избы, в коей ночевали московит и казаки, наверняка не заперта, да и сами они, судя по тому, что не хватились приятеля, крепко спят.

Волкич тихо прокрадется в избу и нанесет каждому удар ножом, доставшимся ему от Чуприны. Все свершится так быстро, что никто из почивающей троицы не успеет пикнуть. Когда они навеки уснут, Волкич вернет себе суму с утраченными драгоценностями и умчится прочь…

…Но чтобы осуществить задуманное, татю нужна была оседланная лошадь, и оседлать ее следовало загодя. Изба, приютившая московита и побратимов, располагалась от конюшни дальше других строений постоялого двора, а Волкичу не улыбалось тащить свои сокровища в одиночку через все подворье.

Куда проще было привязать коня у ворот, путь к коим был менее долог. Тогда, убив московита, он сразу бы вскочил в седло и распростился с заведением Харальда.

Подумав об этом, Волкич направился к конюшне. Длинное приземистое здание лежало во власти той же тишины, что и весь постоялый двор. Неслышно отворив двери, Волкич вошел вовнутрь.

В полумраке конюшни слышалось лишь всхрапывание лошадей, дремлющих в своих стойлах, да тихое потрескивание фитиля в масляной светильне, скудно освещавшей ряды стойл и коновязей.

Пройдя между ними, Волкич отыскал своего вороного жеребца, откликнувшегося на прикосновение хозяйской руки радостным фырканьем. Потрепав любимца по шелковистой морде, Волкич вывел его из стойла.

К счастью для татя, полякам не пришло в голову расседлывать лошадей, и конь Волкича был в полной сбруе, как и их собственные лошади. Он с удовлетворением обнаружил, что многие из жолнежей оставили притороченными к седлам запасное оружие, щиты и шлемы. Упустить такой подарок судьбы было бы непростительной глупостью, а Волкич себя глупцом не считал.

В считанные мгновения тать перевесил на свое седло пару чужих мечей, тул с тремя сулицами и особо понравившуюся ему секиру с широким полукруглым лезвием и ухватистым топорищем.

Довольный своим приобретением, Волкич двинулся к выходу из конюшни, но его остановил звук, донесшийся снаружи. Сердце татя усиленно забилось. Ошибки быть не могло, он явственно слышал скрип снега под ногами приближающегося человека.

В минуты опасности боярин действовал с молниеносной быстротой. Прежде чем незнакомец вошел в конюшню, Волкич загнал жеребца в пустовавшее стойло и затаился за дощатой перегородкой с копьем в руке.

Тихо скрипнули дверные петли, и тяжелая створка, влекомая чьей-то рукой, медленно отворилась. В дверной проем просочился смутный, мерцающий свет.

Миг — и на пороге конюшни возникла рослая фигура со смоляным факелом в руке. Привыкшему к полумраку Волкичу факельный свет казался нестерпимо ярким, он слепил татю глаз, не давая рассмотреть лицо ночного гостя.

Водя факелом из стороны в сторону, незнакомец двинулся по проходу вглубь конюшни, медленно, но неотступно приближаясь к затаившемуся разбойнику. Он то наклонялся, словно ища что-то на земле, то уходил с прохода, заглядывая в пустующие стойла. Красноватые отсветы пламени прыгали по стенам конюшни, и от этого Волкичу казалось, будто полутемное здание приплясывает в жутком, беззвучном танце.

Возле перегородки, за которой прятался Волкич, незнакомец новь присел над устланной соломой землей. В этот миг Волкич, наконец, узнал его. Ночным гостем оказался сын содержателя постоялого двора, немой здоровяк Олаф.

Волкичу было невдомек, что могло понадобиться немому в конюшне далеко за полночь, но одно он знал точно: мальчишка может его выдать, а значит, он должен умереть. Рука татя крепко сжала древко сулицы.

Тем временем юноша, встав на колени, шарил рукой в соломе, устилавшей пол. Он настолько был занят своими поисками, что совершенно не заметил Волкича, подкравшегося к нему из тьмы.

За мгновение до того, как тать появился перед его взором, Олаф, наконец, нашел то, что искал — кожаную ладанку с порванным шнурком, видимо, оброненную им засветло. Лицо его на миг осветилось тихой радостью, и он бережно прижал к губам вновь обретенную святыню.

Эта радость была в его жизни последней. Подняв глаза, он встретился взглядом со своей смертью.

Олафу Магнуссену прошлое снилось редко, может, от того, что оно нечасто радовало его светлыми днями.

Каждый раз, оглядываясь мысленным взором назад, он видел лишь голод, скитания и потери, жуткие картины готландской резни, лишившей его матери; пожара, отнявшего у него брата.

Радость ему доставляли лишь воспоминания о детстве, проведенном на Готланде, в пиратской общине. Шумный и многоликий остров, влекущий к себе искателей приключений и наживы, казался десятилетнему мальчишке сказочным новым Вавилоном.

В пестрой толпе, говорившей на сотне языков и наречий, можно было встретить людей, сталкивавшихся в море с Кракеном и Морским Змеем, воочию видевших морских дьяволов и русалок.

Кто-то рассказывал о набегах на датское побережье и богатые порты Ганзы, другие повествовали о плавании через океан, в страну, где царит вечное лето и ходят без одежды дикие краснокожие люди.

Там можно было услышать и более диковинные истории: о землях, населенных песиголовцами и одноглазыми циклопами-людоедами, об островах — прибежищах драконов и волшебников, чей покой охраняют полчища оживленных колдовством скелетов.