Владимир Зарвин - Иголка в стоге сена

Дмитрий избегал молодежных гуляний и посиделок, где юноши его сословия знакомились с будущими невестами, учились ухаживать за девушками и влюблять их в себя, предпочитая им забавы, где внешность не играла роли, а победа достигалась не обаянием, а выучкой и смекалкой.

Но как бы уверенно ни чувствовал он себя в скачках, стрельбе из лука и кулачном бою, это не заменяло ему ни женской привязанности, ни теплоты. Природа требовала своего, и сколько бы Дмитрий с ней ни боролся, напоминала ему о себе.

Вот и сейчас маленькая девичья ступня в его руках будила в душе боярина желание, которое он так часто подавлял воинскими трудами и молитвами. Хотелось еще и еще раз прижать к губам эту нежную ножку, продвигаясь по ней выше и выше…

«Опомнись, безумный! — сквозь буйное пламя страсти донесся до него холодный голос рассудка, — ты же обещал девушке, что не причинишь ей бесчестия, а сам дрожишь от вожделения, как блудливый пес! Чем же ты лучше Волкича, если хочешь от нее того же, что и он?»

Дмитрий тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение.

«В конце концов, кто я такой для нее? — горько усмехнулся он своим невеселым мыслям. — Схизматик, урод с перепаханной оспой рожей…

В иное время она бы на тебя даже не взглянула. Делай же то, за что взялся, Дмитрий, и не мечтай о несбыточном!»

Убедившись, что пальцы на ноге девушки отошли от холода и порозовели, он взялся за другую ее ступню. Но прежде чем приступить к растиранию, Дмитрий осторожно поднял глаза на Эвелину.

Ему хотелось убедиться, что княжна не заметила его мимолетного возбуждения. Увиденное его не обрадовало. Девушка беззвучно рыдала, прислонившись плечом к глинистой стене, и по ее бледным щекам струились слезы.

— Я причинил тебе боль? — выдавил он из себя, краснея до корней волос. — Прости…

— Не ты… — она всхлипнула, судорожно сглотнув, — Отец, Магда… Я никогда больше не увижу их!..

Ужас, пережитый минувшей ночью, на какое-то время лишил ее способности плакать, а теперь, когда страшное напряжение спало, эта способность вернулась, к ней. Дмитрий, сам переживший потерю родни, хорошо понимал ее чувства, но ничем не мог помочь.

Ему хотелось как-то утешить девушку, сказать ей что-нибудь ласковое, ободряющее, но он знал, что сейчас любые слова будут напрасны, и, скорее, растравят ей сердце, чем успокоят душевную боль.

«Пусть поплачет, — подумал, Дмитрий, — будет лучше, если страдания выйдут из нее сейчас со слезами, чем догонят потом, в дороге!»

— Скажи, за что их убили? — перестав плакать, Эвелина подняла на Дмитрия красные от слез глаза.

— Кто-то хочет посеять рознь между Унией и Москвой, — ответил он, натягивая на ее потеплевшую ножку шерстяной носок, — а убийство королевского посла — хороший повод для ссоры. Те, кому эта ссора на руку, непременно воспользуются ею, чтобы разжечь новую войну…

Сразу после резни на заставу к Волкичу приехал человек в сером плаще. Я лежал с разбитой головой среди мертвых тел и не сумел разглядеть его лица, но зато слышал его разговор с убийцей. Приезжий говорил, что Волкич должен представить дело так, будто твоего отца убили московиты.

Жолнежи приняли меня за покойника и не стали добивать. Когда чужак уехал, а Волкич поднялся в свои покои, я «ожил», перебил кое-кого из его людей и направился за тобой. Дальнейшее тебе известно, княжна…

— И кто, по-твоему, был этот, в плаще?

— Пока не знаю. Судя по выговору — германец или швед. Высокий такой, на голову выше меня, это я запомнил…

…И еще голос помню — рокочущий, хрипловатый. Такой нескоро забудешь…

— Ты смог бы, узнать его по голосу?

— Думаю, узнал бы, — Дмитрий подкинул хворост в гаснущий костер, — только бы свидеться!

— Что же нам теперь делать?

— Мы должны добраться до Самбора и рассказать обо всем Воеводе. Моим словам он может не поверить, но тебя послушает наверняка. Так вышло, что ты — единственный свидетель, чьи слова могут предотвратить войну между нашими державами, посему твоя жизнь ценна вдвойне!

— Так вот почему ты меня спас! — горько усмехнулась Эвелина. — Тебе просто нужен был свидетель. А я-то думала, что моя жизнь сама по себе для тебя что-то значит!

— О чем ты, княжна? — от изумления Дмитрий выронил прутик, которым ворошил угли костра. — Я поклялся памятью твоего отца, что доставлю тебя в Самбор невредимой или же умру, защищая! Даже если бы от пережитого ты потеряла рассудок, дар речи и не могла ни о чем свидетельствовать, я сделал бы все, чтобы исполнить сию клятву…

Дмитрий умолк, подбирая нужные слова. Ему хотелось, чтобы княжна поняла важность предстоящего им дела, хотелось достучаться до лучшего, что было в ее душе, сквозь стену пережитого ужаса и отчуждения. Но он не был уверен, сумеет ли сделать это.

— Я знаю, княжна, как тебе трудно и больно, — вновь нарушил он затянувшееся молчание, — но все же прошу: постарайся думать не только о своем горе. Ведомо ли тебе, чего стоил народам Унии и Москвы нынешний мир?

Тысяч людских жизней и десятков сожженных городов. А новая война может обойтись еще дороже. Еще тысячи христианских душ сложат головы в битвах, а десятки городов сгорят в огне пожарищ.

Ты ведь не хочешь, чтобы славяне истребляли друг друга, на радость злым соседям? Не хотел сего и твой отец. Он отдал немало сил на то, чтобы наши державы жили в мире, и дать разгореться войне — значит, развеять по ветру его труды! Разумеешь ты это или нет?

Эвелина вдруг ощутила горький стыд за свою мелочность и эгоизм. Она, и вправду, сейчас забыла обо всем, кроме себя, посему слова московита укололи ее в самое сердце.

— Что же, выходит, я предала память отца? — дрожащим голосом произнесла она, вновь готовая разрыдаться.

— Не о том речь, что ты его предала, — поспешил успокоить ее Дмитрий, — на тебя обрушилось большое горе, оно туманит твой разум и мешает мыслить здраво. Только время нынче такое, что нельзя нам думать лишь о себе. Слишком многое от нас зависит…

Судя по звукам, доносившимся снаружи, там все еще бушевала вьюга, но теперь злобные завывания ветра звучали несколько тише. Ночная буря выдохлась, ослабела и с восходом солнца должна была умереть.

— Собирайся, княжна, — бросил Бутурлин, поднимаясь с травяной подстилки, — когда встанет солнце, мы должны уже быть в пути.

Так или иначе, пурга помешала людям Волкича преследовать Бутурлина с княжной, теперь же, когда она улеглась, убийцы наверняка возобновили охоту.

Положение у беглецов было незавидное. Уже сутки они обходились без сна и еды, а отсутствие лошадей препятствовало им добраться до ближайшего замка.

Дорогу на Кременец, равно как и прочие дороги, проходящие по открытой местности, враг наверняка перекрыл. Лишь путь до Самбора, пролегавший сквозь чащобу, мог дать путникам шанс на спасение.