Владимир Зарвин - Иголка в стоге сена

Привалившись к бревенчатой стене, Дмитрий устало прикрыл глаза веками. Все его труды, направленные на поимку Волкича, пошли прахом.

Напрасно бежал он из Самборского острога, напрасно пробирался сквозь снежные заносы к деревне бортников, обрушивал дубинку на головы обреченных на смерть душегубов.

Волкич вновь перехитрил его, скрылся в неведомых далях, и теперь Дмитрию ни за что не доказать Польскому Королю непричастность Москвы к гибели Корибута. А раз так, значит, он подвел всех, кто верил ему и надеялся на его успех: своего Князя, Жигмонта, Эвелину…

Последним из глубин памяти выплыл скорбный лик Отца Алексия, человека, которого он больше всего боялся разочаровать в себе, и Дмитрий скрипнул зубами от внутренней боли. Он так и не исполнил обещания, данного старцу, когда блуждал между жизнью и смертью…

— Чего пригорюнился, боярин? — долетел до него сквозь пелену горьких раздумий, голос Медведя, — не все так скверно. Вьюга, и впрямь, замела следы Волка, но долгой она не была, и с рассветом снег перестал падать.

— Да, но как узнать, в какую сторону направился Волкич? — поднял на него красные от бессонницы глаза Бутурлин.

— А что тут узнавать? — искренне изумился Медведь. — С севера — болото, с юга — Воевода с его разъездами. С востока — лес, заметенный снегом. Единственный свободный путь для Волка — это путь на запад, вдоль незамерзающего болота.

А там ему уже никуда не отклониться: тропа узкая, леса вплотную к трясине подступают. Справа — топь, слева — чащоба непролазная. И лишь одна тропинка, между лесом и болотом. Пойдете по ней, может, и нагоните зверя!

В одно мгновение от усталости Дмитрия не осталось, следа. Слова охотника пробудили в его душе почти угасшую надежду, и он вновь был готов скакать без сна и отдыха, лишь бы настигнуть и взять в плен татя, знавшего тайну гибели Корибута.

— Скажи мне хоть имя свое, чтобы я мог помолиться за тебя Господу! — крикнул он, обернувшись в дверях к Медведю. — Одарить бы тебя за все доброе, что ты для нас сделал, да вот только нет у меня ничего ценного, при себе…

— Лес меня одарит! — добродушно усмехнулся в ответ лесной старатель. — Дарами знати я жить не привык, да и, боюсь, впрок они бы мне не пошли…

А что до имени, то при крещении я был наречен Прокофием. Только моему слуху милее прозвище Медведь. Он, как и я, — дитя леса, его душа, хранитель. Встретишься с ним, боярин, — не убивай без нужды!..

Великий Казначей Братства Пресвятой Девы Куно фон Трота встал на колено, склоняясь перед своим Магистром. Он всеми фибрами души ненавидел сей жест покорности, но ничего не мог поделать: только так, с коленопреклонением, Орденский устав разрешал Братьям входить в келью своего Владыки.

Фон Тиффен встретил его, полулежа в глубоком кресле. Вытянув к камину длинные жилистые ноги, обутые в мягкие сапоги, он с равнодушным видом созерцал пляску пламени на поленьях в камине.

Но фон Трота хорошо знал цену такого безразличия. Великий Магистр редко приглашал подчиненных в свои покои для дружеских бесед. Если кто из Братьев и удосуживался подобного внимания, то лишь тогда, когда Владыке нужно было обсудить жизненно важный для Ордена вопрос.

В серьезности предстоящей беседы Куно уверился, когда Магистр пригласил его сесть в кресло напротив. Такой чести удостаивались немногие члены Ордена, и фон Трота понял: глава Братства будет его о чем-то просить.

Он присел на край кресла и слегка подался вперед с видом человека, ловящего каждое слово собеседника. Но фон Тиффен не спешил начинать разговор. Он по-прежнему смотрел на пылающие в камине дрова, и во взгляде его читалось сомнение в правильности сделанного выбора.

В большой игре, которую затевал Магистр, ему был необходим сильный союзник. Таким союзником мог стать Великий Казначей, но Ханс не был уверен, что ему удастся склонить на свою сторону одного из могущественнейших чинов Ордена.

Когда-то Брат Куно был храбрым и умелым воином, а его ястребиный профиль служил достойным украшением Орденских рядов. Но страсть молодого рыцаря к деньгам оказалась сильнее жажды подвигов, и, едва появилась возможность, он выхлопотал у Капитула для себя должность казначея.

Доходное место и сытая жизнь до неузнаваемости изменили былую гордость Ордена. Фон Трота обрюзг, обзавелся двойным подбородком и походил уже не на ястреба, а на раскормленную сову. Но добычу он чуял верно, как прежде, и никогда не выпускал из рук.

Деньги, тайно изъятые из Орденской кассы и пущенные в рост, приносили Казначею немалый доход. На полученную от негоций прибыль он отстроил родовой замок в Баварии, помог со строительством замков двум своим бастардам.

Магистру было известно и то, что Куно владел гостиным двором в Данциге, где за звонкую монету можно было купить близость с девицами легкого поведения.

Туда же для утех знатных господ свозили детей обоего пола, чьи родители умерли от голода или были не в силах прокормить потомство. Зная об этих мерзостях, фон Тиффен не питал иллюзий относительно порядочности Казначея. Но сейчас фон Трота был единственным человеком, способным ему помочь.

За годы пребывания на своей должности фон Трота, словно паук, опутал своими сетями Капитул, и все свои решения главы Ордена принимали с оглядкой на него. Именно этим обстоятельством и хотел воспользоваться старый Магистр. Поборов сомнения, он перевел взгляд с огня на Казначея.

— Я хотел поговорить с вами об одном деле… — издалека начал он.

— Я весь внимание, Брат Гроссмейстер, — фон Трота наклонил голову, изображая благоговение.

— Что ж, — кивнул фон Тиффен, — ни для кого не секрет, что вы являетесь самым могущественным человеком в Ордене…

— Что вы, как можно!..

…- Посему я обратился с этой просьбой именно к вам, — спокойно закончил Магистр, — только вы способны убедить Капитул принять одно весьма важное решение…

— И о каком решении идет речь? — осторожно поинтересовался Куно.

— Мне нужно, чтобы в список должностей, составляющих Капитул, была внесена должность Великого Коронера.

— Не знаю, возможно ли такое!.. — развел руки в стороны Казначей. — По установившейся в Ордене традиции, сия должность никогда не входила в список чинов Капитула.

— Нужно сделать так, чтобы вошла! — сухо усмехнулся Магистр. — Традиция — прекрасная вещь, но лишь тогда, когда она служит делу. Если традиция устаревает и начинает вредить, от нее избавляются!

— Что ж, Брат Гроссмейстер, может, вы и правы, — нехотя согласился фон Трота, — но мне невдомек, почему вы говорите об этом со мной? Хоть вы почему-то и называете меня самым могущественным лицом Ордена, я не в состоянии решать подобные вопросы.