Юлиан Семенов - ГОРЕНИЕ. Книга 1 — 2

— Дорогой мой, вы — истинный рыцарь. Речь идет не о каких-то крайних мерах. Просто, видимо, следует проинформировать наших братьев в главной ложе Парижа, что практическую работу во время болезни мастера проводите вы, Александр Веженский. Надо поставить точки над «i». Если хотите, я подниму это перед мастером. Я найду форму, которая никак его не обидит. Больной и бессильный мастер — плохая реклама нашей идее, — увы, это жестокая правда, вечность возможна только после смерти.

В кабинет, осторожно постучав, вошел брат милосердия.

— Господа, — прошептал он, — его превосходительство уснул после укола. Изволите дождаться пробуждения?

— Сколько он будет спать? — спросил Рослов, и вопрос его сделал тишину ощутимой — так были резки его слова и столько было в них скрытого раздражения.

— Два часа, — ответил брат милосердия и вышел.

— Кто вас просил прийти к пани Микульской? — спросил Попов, предложив Яну Баху сесть. — Думаю, для вас будет лучше, если сразу откроете всю правду.

— Она сама вызвала, — ответил Бах. — Баретки хотела заказать.

— Ах, вот в чем дело… Когда вызвала?

— Вчера.

— Заказала?

— Да.

— Из какого материала?

Бах не сразу понял вопрос, волновался.

— Я интересуюсь: из какого материала будете тачать баретки? — помог Попов.

— Белое шевро.

— Вы социалист?

— Я? Нет, что вы! Я ни к какой партии не принадлежу.

— Кожу трудно доставать?

— Что?

— Экий вы непонятливый! — улыбнулся Попов. — Я интересуюсь: трудно ли по нынешним временам получать хорошие кожи?

— Нет, меня времена не зацепили, у меня с кожевниками хорошие отношения, меня не обижают.

— Кто вас снабжает, какая мастерская?

Бах вспомнил, что именно в мастерской Шабельского собирается по средам кружок, там он с Уншлихтом познакомился, там с Дзержинским схлестывался.

Попов поднажал, открыл в голосе угрозу:

— Что, запамятовали?

— Я ведь со многими мастерскими имею дело…

— Имели, — поправил Попов. — Вы имели дело, сейчас вы со мною дело имеете. И до-олгошенько будете иметь, решись таить от меня название мастерской.

— Так я не таю… Кожевенное производство Шераньского, Готлиба и Городецкого…

— Ну вот видите, вспомнили… Расскажите-ка мне, пожалуйста, Бах, о вашем ремесле. С чего вы начинаете тачать сапоги?

— Начинаю с того, что ногу смотрю, господин начальник, фигуру, лицо, — я ж модельер, не просто тачаю, я делаю обувь на заказ.

— Только дамскую?

— Нет, мужскую тоже.

Попов встал из-за стола, вышел на середину кабинета, остановился перед Бахом:

— Мои сапоги хороший сапожник тачал?

— Прощелыга, — ответил Бах убежденно. — Разве при вашей комплекции возможно икры в бутылочки загонять?!

— Нельзя?

— Никак нельзя. Вы, простите, столбом глядитесь. Вам нужны мягкие голенища, но высокие, под колено.

— Ну что ж, принимайте заказ, — сказал Попов. — Давайте, давайте, смелее…

— У меня сантиметра с собою нет.

— Изъяли при обыске?

— Нет, не захватил, господин начальник.

— А на глаз?

— Ну что вы?! Сделаешь на глаз, а потом мозоли замучают!

— А фасон? В голове? Или рисуете?

— Обязательно рисую.

Попов отошел к столу, взял стопку бумаги и карандаш, протянул Баху:

— Извольте.

Бах легко набросал фасон. Мастер, он брал уроки рисования. Он изобразил Попова сидящим, поднимающимся со стула, стоящим, подвинул все это полковнику. Тот внимательно поглядел рисунки, вздохнул:

— Смотрите, Бах, какая досада у нас выходит… Жаль, право… Такой великолепный мастер, а туда же, в политику лезете…

— Да что вы, господин начальник! Какая политика?! — Бах улыбнулся, его успокоил тон Попова.

Он ждал избиений, криков и угроз — так рассказывали товарищи, прошедшие охранку. Этот не кричал и не дрался, да и зачем? Улик-то нет, при обыске на вокзале ничего не нашли, провожал заказчицу, которая попросила поднести чемоданы до вагона…

— Слушайте меня, Бах. Слушайте внимательно, Вы мне лгали, причем лгали неумело, вы же ни разу еще не привлекались, не прошли камерного обучения, мы на вас карточку посмотрели…

— Да не лгал я вам, господин начальник!

Попов, словно бы не услыхав, продолжал:

— Вы сказали, что приняли заказ у Микульской. Так?

— Так.

— А где записи? Вы ж в голове держать не умеете! Вам сантиметр нужен? А где сантиметр? Как же заказ принимали без сантиметра? И при обыске его у вас не было, сами признались. Где размеры, снятые с ножки госпожи Микульской? А? Что молчите? Нечего ответить? Есть чего ответить. Скажите, что размеры сняли утром, когда были у нее в кабарете, а вечером, на Маршалковской, встретили ее случайно. Мы ж обыск у вас дома сделаем, там записи и лежат, а? Или вы их оставили в мастерской? У кого? У Шераньского? Готлиба? Или, может, в мастерской Шабельского, куда часто заглядывают социал-демократы и где вы кожу-то получаете?

Попов говорил все это, не поднимая на Баха глаз, стирал мизинцем пылинки со стекла, лежавшего на зеленом сукне стола. Он заранее предполагал реакцию того или иного арестанта, он в этом редко ошибался — перед тем, как перейти в охрану, работал смотрителем тюрьмы в Орле, там на каторжанах быстро выучишься все человеческие извивы понимать.

— Пойдемте, Бах. — Попов поднялся с кресла, тяжело двинулся к двери, распахнул ее, кивнул двум офицерам, сидевшим в приемной, те пропустили сапожника, повели по коридору, близко касаясь его плечами.

В комнате, куда Баха втолкнули, стояли три дворника.

— Это понятые, — пояснил Попов, по-прежнему на Баха не глядя.

На стульях возле окна лежали баулы и чемоданы Микульской.

— Узнаете багаж? — спросил Попов, дождавшись, пока один из офицеров сел к столу и заполнил первый лист протокола.

— Да.

— Чьи они?

— Пани Микульской.

— Подпишите.

Бах деревянно подошел к столу, поставил подпись. Рука его чуть дрожала.

— Кстати, против понятых не возражаете? Отводов нет?

— Нет.

Попов закурил, бросил спичку под ноги, затянулся.

— Все эти чемоданы вы помогали Микульской спустись из квартиры в пролетку?.

— Да.

— И все эти чемоданы и баулы донесли до вагона?

— Нет.

— Почему?

— Здесь же пять мест, рук не хватило.

— Все чемоданы отдали носильщику?

— Нет.

— Почему?

— Пани Микульска взяла маленький чемодан сама.

— Какой именно?

— Вот этот, черный.

— Покажите его. Притроньтесь рукой.

Бах подошел к стулу, тронул чемодан.

— Распишитесь в протоколе, — сказал Попов. — Вы, понятые, тоже. И можете идти, спасибо, вы больше мне не потребуетесь… Хотя…

Попов вопросительно посмотрел на офицера, писавшего протокол.

— Она уже опознала, — ответил тот, поняв молчаливый вопрос полковника. Протокол есть.