Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

По кривым горбатым улочкам, ведущим к морю, галопом помчались адъютанты, загремели колесами кареты вельможных особ. А по хрустящему ракушками берегу уже шагал тот, к кому мчались всполошенные его приездом в пестрых расшитых золотом и серебром мундирах офицеры и генералы. Это был щуплый маленький старичок, по-юношески резкий в движениях, в высоких из грубой кожи ботфортах, в простом полотняном камзоле.

Суворов, казалось, совершенно не замечал всей блистательной суеты окружавших его вельмож. Поглядывая на ослепительно синее море, на идущую к берегу под парусом казачью лодку-дубок, он вдруг снял треугольную шляпу, сунул ее в руки адъютанту.

— На море по-рыбацки надо! По-рыбацки! — крикнул он своей свите и, вынув из кармана белый батистовый платок, повязал им голову.

Тем временем дубок подошел к берегу и прислонился смоленым бортом к низкому дощатому помосту — пристани, стоящей на позеленевших от времени сваях.

Александр Васильевич, прихрамывая, быстро опередил свиту и поспешил, стуча каблуками по сосновому помосту, к дубку. На самой середине помоста он вдруг остановился и так крепко топнул ногой, что проломил трухлявую доску и выразительно взглянул на подоспевшего де Рибаса.

— Милостивый государь Осип Михайлович! Чай, еще турки невежественные гниль сию нам оставили?

Улыбка появилась на оливковом лице де Рибаса.

— Вы, как всегда, проницательны, ваше сиятельство, — ответил тот.

— Так вот, надобно нам здесь пристань исправную построить, чтобы корабли торговые и военные могли здесь пристанище иметь. Ведь это по твоей морской части, Осип Михайлович.

— Я на сей счет, ваше сиятельство, давно уже прожект имею.

— Да что прожекты… Дело мастера боится. Промеры глубины в бухте есть?

— После взятия Хаджибея я любопытствовал — глубины подходящие, — ответил де Рибас.

Но Суворов уловил некоторую неуверенность в ответе.

— Семь раз отмерь — один отрежь… Так вот, проверим глуби сии. — Он показал рукой на синий простор залива и устремился к дубку.

Суворов умостился на свернутом бунте смолистого каната в носовой части скользящего по волнам дубка. Раскинув на коленях чертеж Хаджибейского залива, он сверял его с теми местами, мимо которых медленно проплывало судно, и слушал рядом сидящего де Волана.

Недавно произведенный в инженер-полковники, уже немолодой, всегда подтянутый и аккуратный, Франц Павлович был уважаем Суворовым за свою образованность, честность и усердие. Александр Васильевич любил де Волана и звал его по-домашнему Деволантом. Он любил его за бесстрастные, казалось бы, тирады, за которыми угадывалась большая душевная взволнованность. Де Волан сейчас тихо, не повышая голоса, методично бубнил:

— Ваша светлость, надобно обратить внимание на недостатки Гасан-пашинского форта Очаков, где судоходство, как и в Херсонской и Николаевской гаванях, неудобно. Водоемы сии остаются запертыми льдами в течение пяти или шести месяцев ежегодно. — И он перешел на тихую хрипотцу: — А потому не осталось места для передовой гавани, не подверженной вышеупомянутым неудобствам, коей расположение соответствовало бы намерению, в каковом она предполагается, как и залив Хаджибейский. Доброта его рейды, а особливо грунт дна, известны были нашим мореходам… Льды там не могут ни малейшего причинить вреда и течение воды оной замести… [65] Из донесения де Волана сенату.

Александр Васильевич от урчащей речи инженера-полковника порой морщился, порой прикрывал светло-голубые глаза тяжелыми веками, и тогда казалось, что прислушивается он не к словам де Волана, а к шуму ветра в снастях дубка, к плеску волн или к голосам черноморцев, ведущих промеры глубины в бухте.

И виделся Суворову в этот миг не только чертеж Хаджибейской бухты, но и очертания черноморских берегов от устья Дуная до кавказских скалистых склонов. Он видел акваторию Ахтырской бухты, где основывался ныне Севастопольский порт, где морскую военную гавань нужно было строить ему ныне и немедленно.

А теперь и Хаджибей! России нужны южные морские ворота, незамерзающий порт. Его тоже требуется создать не мешкая.

Александр Васильевич давно продумал то, о чем вел сейчас речь инженер-полковник. Слова де Волана только подтверждали его собственные думы. Но не мелководное ли здесь место для будущей огромной гавани? Поэтому каждое слово матроса-промерщика, возвещавшего глубину, Суворов слушал внимательно.

Когда судно обошло берега — всю широкую подкову залива — и промеры закончились, было все ясно. Отдавая чертеж де Волану, Суворов посоветовал:

— Вы бы, милостивый государь, все мысли свои на бумаге закрепили. Пригодится!

Потом уже в Херсоне, когда заспорили между собой о том, где строить большой порт на Черном море и де Рибас предложил Хаджибей, а вице-адмирал Николай Семенович Мордвинов рекомендовал Очаков, Александр Васильевич решительно поддержал первого.

И вот в Хаджибей пригнали восемьсот солдат — руки работные. Там, на обрывистом берегу залива, где еще видны были развалины старого маяка [66] По преданию, его построили мореходы — выходцы из Эллады. , запели пилы, разрезая ноздреватый камень-ракушечник на равные бруски. Зазвенели молотки.

10 июня 1793 года начали строить рассчитанную на двухтысячный гарнизон крепость. Сверху она была похожа на огромную звезду. Народ назвал ее Суворовской.

Постройка крепости привлекла внимание многих жителей Хаджибея. Некоторые шли смотреть, как работают солдатики, из простого любопытства. Других, особенно простой люд, интересовало иное: с частями инженерных войск трудились здесь и арестантские роты. Некоторые искали среди арестантов своих знакомых, друзей, родичей. В те времена человеку «низкого» звания угодить сюда было нетрудно. Семен Чухрай тоже пошел взглянуть на строительство. Среди арестантов он повстречал Якова Рудого и Устима Добрейко. Он едва признал их в замученных, отощавших старцах. Оказывается, оба казака уже второй год как тянули каторжную лямку. Изловили их на одном из хуторов, в окрестностях бывшей Сечи во время ночевки в корчме. Кригсрехт приговорил их к наказанию кнутом и ссылке на казенные каторжные работы.

— Вот так-то, батько! Не удалось нам вольным духом подышать. Но я все равно утеку, — сказал Устим.

Яков угрюмо молчал. Но Семен понял, что и у него такая же думка.

— Убежать — дело нехитрое, — ответил Чухрай. — Да без бумаги далеко не уйдешь. Снова изловят. Надо с умом. Потерпите, братцы, может, я что и надумаю…

На другой день Чухрай принес им еду и пару старых кафтанов. А больше пока ничем помочь не мог.

Никола Аспориди, когда Чухрай обратился к нему с просьбой вызволить из беды земляков, только печально покачал головой: