Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

Слово это сразу понравилось народу, которому «Хаджибей» напоминал о ненавистном турецко-татарском иге. Устиму и Якову новое название стало ведомо одновременно с вестью о том, что скоро Одесса станет вольным городом, поведет свободную беспошлинную торговлю с заморскими странами, и гавань, которую они начали строить, забелеет от корабельных парусов. Слово «вольная» волновало всех солдат, но в первую очередь так называемых арестантов.

Устим и Яков теперь строили корабельную пристань — широкий мол, длинным прямоугольником уходящий в море. Они вручную забивали в песчаное дно огромные сваи, насыпали вокруг них камни. Во время прибоя их часто накрывало высокой волной, сбивало с ног, относило от берега.

— Эх, уплыть бы, — произносил Устим, выплевывая соленую, пахнущую водорослями воду и указывая рукой туда, где море сливалось с небом.

— И уплывем! — коротко отвечал Яков, сердито хмуря огненно-рыжие брови.

В последнее время он все отмалчивался, редко раскрывал свои узкие, крепко сжатые губы. И глядел, глядел с тоской на торговые корабли, которые заходили в гавань. Не так давно он проплыл на утлой казачьей лодке отсюда до самого Дуная. Теперь его манил морской простор. Он мечтал о матросской работе и все крепче верил, что скоро их все же вызволит купец из неволи.

— Потерпим, — иногда говорил он, подбадривая себя и Устима.

А терпеть им приходилось немало. Они строили не только большой мол, но еще и малое жесте — гавань для гребных судов, элленги, верфи, две пристани, здание порта, адмиралтейство, таможню, частные дома — и равняли берег для карантинной гавани. Работы становились все тяжелей, а харчи и условия жизни для казенных людей — все хуже.

Лишь в дни, когда из Херсона или Севастополя приезжал Суворов, еда сразу становилась лучше, а командиры — ласковее. Такие внезапные перемены не оставались незамеченными.

— Суворов опять у нас объявился, значит, ныне каша с салом будет, — говорили солдаты, завидев любимого полководца, стремительно сбегающего с береговой крутизны в порт, к морю.

Но Суворов все реже и реже появлялся в гавани. А потом и совсем уехал командовать войсками в Польшу.

Перед своим отъездом Александр Васильевич сделал все, чтобы строительство нового города и гавани шло лучше и быстрее. Фельдмаршалу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому он послал рапорт, где просил распоряжения использовать черноморских казаков на нужных работах [70] См.: Суворов А.В. Документы. Т. III. М.: Воениздат, 1952. .

Новые сотни и сотни солдат и казаков вливались в армию строителей. Работы приняли еще больший размах, но жизнь рядового люда сразу намного ухудшилась.

Иосиф Михайлович де Рибас, не чувствуя над собой суворовского надзора, стал беспощаден. Каждый грош был ему дороже жизни простого человека. Он, один из поставщиков войска, заботился лишь о собственной прибыли.

Де Рибас знал, что солдатам и казакам дают гнилой провиант: муку, смешанную с песком, в которой копошатся черви, и затхлую крупу. Знал и допускал все эти безобразия. Не беспокоило его и то, что зимой, возвратясь с тяжелых работ, полузамерзшие люди спали в сырых нетопленных казармах. Смертность в Одессе среди рядового состава возросла до невиданных размеров. За год команда, в которой находились Яков и Устим, вымерла почти сплошь — уцелело лишь пять человек. Рудой и Добрейко тоже погибли бы, если бы им не помогала Одарка.

Чухрай опять повел торговый обоз. Год выдался неурожайным, и приношения Одарки стали теперь редкими и скудными. Она сама порой голодала, но ее краюха хлеба не раз спасала жизнь арестантам.

Несмотря на эту помощь, они окончательно обессилели и потеряли веру в то, что когда-нибудь их «выкупят» из каторжной неволи. Эту веру в них убило известие о том, что уж год, как Лука Спиридонович собственный корабль завел, а их к себе не забрал. Видно, купцу совсем не нужны ни они, ни их матросские руки. Последняя надежда на свободу исчезла, и Устим перестал сдерживать себя. Он все чаще и чаще вступал в перебранки с ефрейторами, становясь все неистовей после каждого наказания.

Весной 1796 года он грубыми словами обозвал унтера и был отведен на гауптвахту, откуда его, залитого кровью, без сознания, приволокли два гарнизонных солдата и бросили в казарме на пол. Яков уложил Устима на нары. Он невольно подивился, до чего легок стал этот некогда грузный и сильный человек.

В бреду он выкрикивал мятежные слова, пытаясь подняться со своего ложа. Умер Устим к утру.

После смерти друга отчаяние охватило Якова. Запретные колодники, как тогда называли арестантов, жили в казармах, расположенных недалеко от развалин старой турецкой крепости. В свободные минуты Яков часто смотрел на ее руины. Рассматривая развалины черных стен, он то вспоминал день, когда сбил со шпиля крепостной башни турецкий полумесяц, то обдумывал план побега. Иногда ему хотелось рассказать самому градостроителю господину вице-адмиралу о муках своих. Может, ему неведомо о страданиях народных? Мысль эта так захватила Якова, что он однажды чуть было не бросился на колени перед вице-адмиралом, когда тот шествовал со своей свитой мимо казармы.

Де Рибас торопился осмотреть строительство огромного здания — адмиралтейского управления. Остановили Якова долетевшие до его слуха слова самого вице-адмирала, сказанные молоденькому офицеру:

— Жалость к солдату вредна, мой друг…

Яков оцепенел. Видно, и впрямь он рехнулся с горя, что захотел у панов справедливости искать!..

Неожиданно пришла помощь со стороны тех, в кого он давно уже потерял веру. На этой же неделе к нему пришел вернувшийся из своего чумацкого похода Чухрай. Он был взволнован вестью о том, что Устим умер. Яков никогда еще не видел такого гневного блеска в глазах старого запорожца. Семен торопливо сунул Якову узелок с едой и, буркнув: «Я покажу ему, толстопятому!», ушел.

Позднее Яков узнал, что Семен имел короткую, но горячую беседу с Лукой и говорил с ним предерзко — не как со своим хозяином-благодетелем, а как с человеком, который не выполнил своего обещания.

Решительный тон Семена подействовал на Луку. В его планы совсем не входило ссориться с Чухраем. Старик был ему еще нужен, и, добродушно улыбнувшись, хитрый купец сказал:

— Хорошо, что напомнил. А то, было, позабыл… Что ж, вызволим… Только втолкуй своему Якову, что он мне теперь жизнью обязан. — И Лука приказал казачку привести к себе господина прапорщика Мускули — шкипера и владельца шхуны, которую он зафрактовал у грека для торговых рейсов.

С Мускули, греком, принявшим русское подданство, Лука давно уже вел какие-то коммерческие дела.