Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

Мне и поныне не забыть того дня, когда погожим утром к нашему линейному кораблю под звуки музыки причалил украшенный флагами баркас и по трапу на палубу поднялась, опираясь на руку графа, молодая женщина. Мне памятна ее гибкая стройная фигура, затянутая в бархатное вишневого цвета платье. Красивое смуглое с ямочками на щеках лицо улыбалось. Смелые карие глаза с любопытством рассматривали русских моряков.

Весь экипаж нашего корабля в полной парадной форме, в том числе и я со своей вахтой, были выстроены на верхней палубе. Могучим троекратным „ура!“ приветствовали мы Орлова и его спутницу. Они прошли на командный мостик, после чего экипажу было приказано разойтись. Как только мы, моряки, очистили палубу, на ней, сверкая примкнутыми к ружьям штыками, появились гренадеры. Они бросились на мостик, окружили Орлова, „княжну“ и ее свиту. Затем, взяв под стражу, развели их по разным каютам.

К дверям каюты арестованной „княжны“ наш капитан-бригадир Грейг приставил двух часовых. Через несколько минут Орлов покинул корабль. По его приказанию „княжне“ доставили в апельсине записку, где он извещал ее, что, к великому прискорбию, их замысел не удался. Он, мол, также находится под арестом. Очевидно, Орлов хотел как-то обелить себя в глазах обманутой им жертвы.

Но графа совсем не тревожила ее дальнейшая судьба. Спектакль, затеянный им, был разыгран блестяще. Он с честью выполнил августейшее повеление: опасная самозванка поймана. За этот подвиг его должны были хорошо наградить. Я заметил, что графу, когда он покидал корабль и прощался с нами, офицерами, невмоготу было скрыть самодовольную улыбку.

Мне говорили, что жители Рагузы, узнав о предательской игре Орлова, устроили ему обструкцию. Но в Петербурге — вскоре он выехал в Россию — государыня щедро наградила его за услугу.

Лишь только пополнили мы трюмы корабля необходимыми для дальнейшего плаванья припасами, как наше судно снялось с якоря и взяло курс на Кронштадт.

Никогда не участвовал я более в столь стремительном плавании. Мы мчались на всех парусах, делая лишь по необходимости короткие остановки в некоторых портах, и через месяц вошли в Кронштадтскую гавань.

Ночью к нашему кораблю подошел черный тюремный баркас и, взяв княжну на борт, с величайшей секретностью отвез ее в Петропавловскую крепость.

С тех пор много лет я ничего не знал о ее судьбе. Но разве каменные стены и железные двери могут схоронить какую-нибудь тайну?.. По России глухо прокатилась молва о таинственной княжне Таракановой — так в народе стали называть женщину, которую привез наш корабль из Италии. Недавно один престарелый чиновник поведал мне под секретом о дальнейшей ее участи.

Княжну посадили в один из самых мрачных казематов Петропавловской крепости — в настоящий каменный мешок. На допросах выяснилось, что узница ни слова не знала по-русски, а лучше всего владела немецким языком. Она упрямо отстаивала свои мнимые права на царский престол и требовала свидания с государыней. Следователям так и не удалось установить ни ее имени, ни страны, откуда она родом. Есть предположение, что она дочь пражского кабатчика… В тюрьме у нее родился ребенок, который вскоре умер. А затем от чахотки, полученной в сыром холодном каземате, угасла и жизнь самой княжны.

Говорят, погибла княжна Тараканова в воде, затопившей ее камеру во время большого наводнения. Это неверно. Княжна умерла от чахотки. Прах ее покоится ныне под каменной плитой в Петропавловской крепости.

Государыне самозванка казалась весьма опасной преступницей. Может быть, потому, что некоторые крамольники распространяли слух, что-де сама она, наша царствующая императрица, не имеет никаких прав на престол. Поэтому матушка-государыня на всю жизнь осталась благодарна тем, кто сумел изловить и навек замуровать в крепости „княжну“ Тараканову. Милостями был осыпан вернувшийся из похода на архипелаг граф Алексей Орлов. Он получил чин генерал-аншефа, титул „Чесменского“, орден Георгия I степени. А главный герой Чесменской виктории адмирал Георгий Андреевич Спиридов отмечен был совсем не по достоинству. Ему дали лишь орден Андрея Первозванного…

Зато не позабыт был милостью государыни де Рибас. Как только волонтер сей прибыл в Петербург, его, по ходатайству графа Орлова, императрица сразу пожаловала в капитаны кадетского шляхетского корпуса, что равняло его чином с премьер-майором армии.

Но это было только началом его блистательной карьеры. Государыня никогда не забывает об оказанной им важной услуге. Уже в 1780 году его произвели в полковники. Но и это было только началом его успехов. Уже…» — Тут Суворов прекратил чтение.

— Остальные успехи Осипа Михайловича мне хорошо и самому ведомы. — И фельдмаршал закрыл синюю тетрадь. «Однако автор сей, бывший лейтенант флота и кавалер, человек не только умный, но и предусмотрительный. Он не указал ни имени своего, ни фамилии. И правильно. За такое сочинительство легко угодить в лапы тайной канцелярии», — подумал Александр Васильевич и взглянул на дверь.

В комнату вошел молоденький адъютант Толоконников. По его быстрому взгляду, брошенному на голубую тетрадь, Суворов понял, что ему знакомо ее содержание.

— Значит, если бы не было «княжны» Таракановой, у нас не было бы и де Рибаса. Ответствуйте прямо, милостивый государь, — обратился к нему фельдмаршал.

Александр Васильевич любил ошарашивать собеседника самыми неожиданными вопросами, как бы проверяя его смекалку. И все знали, что фельдмаршал не терпит только одного ответа: «Не могу знать!» Поэтому Толоконников, взглянув в глаза Суворову, ответил лихо, весело, по-суворовски:

— Так точно, ваша светлость! Не будь «княжны» Таракановой — не бывать ему у нас вице-адмиралом!

Фельдмаршалу вспомнилось, сколько казаков и матросов погибло на строительстве Одессы.

— Дорого же обошлась нам сия «княжна» Тараканова, — сказал он грустно.

Близко принимая к сердцу все беды и несчастья армии и флота, Суворов всеми силами старался приостановить заболевания и смертность среди солдат и матросов. Он открыто вступил в неравную борьбу с де Рибасом, хотя знал, что вряд ли добьется успеха.

Видя, что в Одессе, по воле ее градостроителя и коменданта, продолжаются злоупотребления, 5 мая 1796 года он написал смелое письмо брату всемогущего фаворита императрицы, своему зятю Николаю Александровичу Зубову, рассчитывая, что содержание письма станет известным Платону Зубову и самой Екатерине II. В каждом слове его — тревога, глубокое душевное страдание за обиды, чинимые русской армии и флоту. Вот оно:

«Время проходит, люди мрут, суда гниют. Князь Платон Александрович [76] Платон Александрович Зубов. знает, сколько ныне в лом и пред сим было против прежнего. Найдет, что оба уменьшились, а у турков флоты возросли, многочисленнее и несказанно исправнее наших.