Юрий Трусов - Хаджибей (Роман-трилогия)

Словно зачарованный смотрел на своего унтера офицер Логика, уверенный тон его были неотразимы. Сдаржинскому вспомнились те легенды, которые ходили об этом человеке. И о его богатырской силе, и о ловкости. И о том, что он когда-то сам был офицером и вынужден из-за какой-то романтической истории скрываться под чужим именем… Вспомнилась быль, как он под суворовскими знаменами совершал геройские дела. Лука Спиридонович, рассказывая эти удивительные истории о Кондрате, свидетелем которых он был сам, клялся в их достоверности. Лука-то и рекомендовал Кондрата, когда Сдаржинский стал формировать отряд ополченцев, как лучшего помощника:

— Кондратий золотой человек. Такого второго с огнем не найдете.

…То ли слова негоцианта сейчас пришли на ум Сдаржинскому, то ли сам Кондрат внушал всем своим обликом и поступками ему доверие, но молодой офицер сейчас без колебания сказал ему то, что вряд ли сказал бы кому-либо другому.

— Видно тебе, Кондрат, суждено самим провидением спасти мою страдалицу-сестру, а пока я буду письма писать, ты иди, прощайся с сыном.

Вскоре Кондрат крепко обнимал сына — зеленоглазого, по-юношески нескладного, в непригнанном мундиришке ополченца.

К Одессе Кондрат добрался лишь поздним вечером на третий день своего путешествия. Еще в степи по кольцу ярко пылающих бивачных огней он заметил, что город окружен войсками. Через заставу его пропустили беспрепятственно. Дежурный офицер, краснолицый служака-поручик, бесцеремонно оглядев новоприбывшего при свете масляного фонаря, даже не взял протянутый Кондратом подорожный пропуск. Дохнув сивушным перегаром, он пробурчал:

— Это теперь ни к чему. Спрячь свою бумагу… Может быть, она понадобится, когда тебя потянут хоронить. А может, и тогда будет ни к чему. Ныне покойничков всех сбрасываем в один овраг за городом и фамилии не спрашиваем… У нас, братец, чума в Одессе. Понял, куда заехал?

— Так точно, ваше благородие…

— Ну, ежели понял, так убирайся…

— Мне, ваше благородие, приказано господину генерал-майору Кобле письмо вручить…

— Можно, — весело крякнул поручик. — Генерал-майор Кобле с нами ныне в поле мается. Вон там налево, где огней поболее его шатер. Здесь, видно, безопаснее, чем в городе. Вот он поэтому сюда от чумы и перебрался…

— Зачем вы начальство хулить позволяете! Как вы смел свой начальник так говорить? — вдруг раздался громовой голос, и из темноты выплыл тучный человек в темно-зеленом генеральском мундире. Белесыми на выкате глазами он гневно уставился на поручика, красная физиономия которого мгновенно стала белой. Пришедший сморщил свой крупный, словно вырубленный из дерева, нос.

— Я… я, ваше высоко… я хотел только похвалить вашу мудрейшую осторожность, — произнес поручик слабым голосом.

— Молшать! Молшать… Не сметь говорить неправда, мерзафец! — прервал его, затопав блестящими сапогами, генерал.

Поручик совсем растерялся. Он задрожал, зашатался и не поддержи его Кондрат, наверное, растянулся бы у ног грозного начальника. Жалкий вид поручика, видимо, умиротворил генерала, который при всей своей горячности не был злопамятным человеком. Фома — по-русски, а по-английски Томас Кобле — шотландец по национальности, всю свою жизнь прослужил в русской армии. [84] В 1788 году двадцатисемилетний Кобле при помощи брата своей жены адмирала Н. С. Мордвинова из камергеров польского двора поступил в русскую армию капитаном. Но Кобле, однако, не принадлежал к придворным шаркунам и вскоре принял участие во второй русско-турецкой войне. За большие заслуги он в 1789 году был произведен в генерал-майоры. // Кобле — одна из колоритнейших фигур среди иностранных военных, поступивших в русскую армию. О степени его образованности говорит скрепленный его подписью формулярный список. Вот что там пишется: «Грамоте по-российски, итальянски, английски — читать и писать, арифметике, геометрии, фехтовать, танцевать и в манеже ездить — умеет». // Труды Кобле по установлению строжайшего карантина вокруг Одессы в 1812 году высоко оценены. В 1816 году он получил особое «высочайшее благоволение» по прекращению в Херсонской губернии «заразы» (чумы) и награжден орденом. В Одессе одна из центральных улиц города была названа в честь его — Коблевской (ныне Подбельского). Он известен был своей вспыльчивостью и необычайно громким голосом, а также и добротой. Подчиненные уважали Кобле как боевого генерала. Он одним из первых ворвался в Бендеры, Аккерман. Был контужен во время штурма Измаила, водил в атаку конных егерей при Мачине. Поэтому и не удивительно, что, случайно услышав слова поручика, который несправедливо бросал тень на его мужество, храбрый Кобле пришел в гнев от такой напраслины.

Успокоившись, Фома Александрович посмотрел на Кондрата Форма ополченца, невиданная еще им, заинтересовала его.

— Кто таков будешь? — спросил он.

— Унтер-офицер эскадрона ополченцев господина коллежского асессора Сдаржинского. Прибыл лично вручить письмо вам, — четко отрапортовал Кондрат и протянул Кобле запечатанный пакет.

Генерал-майор тут же стал читать послание Сдаржинского.

— Гм… Твой Виктор Петрович правильно поступает. Ошень хорошо, што он ведет эскадрон на безбожного Бонапарта. Он достойный сын своего отца — моего друга. И то, што прислал тебя с письмом и с деньгами для своей больной сестры, — тоже хорошо. А деньги ты не потерял в дороге? — обратился он к Кондрату.

— Никак нет! Деньги и письмо в сохранности. Мне велено вручить их в собственные руки сестрицы, — ответил Кондрат.

— И отлишно! Отлишно… Вручи деньги без промедления. Потому что сейчас чума и все важное надо делать сегодня, не откладывая на завтра… Не то завтра это уже может быть и не по силам. Понятно? — хмуро улыбнулся Кобле.

— Так точно.

— Я вижу, ты смышленый солдат. — На круглом лице генерала мелькнула улыбка. — Хотя сейчас и поздно, но ты должен отдать деньги мадмуазель Сдаржинской. Она живет в загородном доме. Возле хуторов господина инспектора Рассет и негоцианта барона Рено. Впрочем, тебя туда проводит мой вестовой. Это ты сделаешь сегодня, а завтра рано понесешь письмо в Дюков сад на дачу. Эй, Кастьянка, — крикнул Фома Александрович вестовому, — проводи унтера на хутор к мадмуазель Сдаржинской.

Из темноты вынырнул приземистый, похожий на своего генерала солдат. Кондрат хотел было уже ретироваться, но Кобле жестом руки остановил его.

— Стой! Командир твой просит, чтобы я тебя пропустил с его сестрой через заставу на предмет отъезда ее для поправки здоровья в Трикратное. Сие — невозможно!.. Я даже бы родного брата, если бы от этого зависела его жизнь, пропустить из города не смог бы. Если птица летит из Одессы, мы в нее стреляем. И ты, унтер, назад не поедешь — не пустим. У меня тут за каждым кустом солдаты с заряженными ружьями припасены. Это, коли тайно удирать пытаться будешь. Пулю в спину получишь… Понял? А теперь — марш! — Так напутствовал Кондрата грозный генерал.