Густав Эмар - Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

Место, на котором остановились наши путешественники, было одной из тех прогалин, которыми наполнены американские леса. Эта прогалина была велика и усыпана деревьями, засохшими от старости или разбитыми молнией; она углубилась между двух холмов и составляла тупой треугольник, у одного угла которого журчал один из безымянных ручейков, льющихся с Кордильер и через несколько миль теряющихся в больших реках.

Место прекрасно было выбрано для остановки на несколько часов днем, чтобы отдохнуть в тени, пока спадет солнечный зной; но для ночлега это была самая худшая из возможных стоянок, по причине соседства источника, к которому приходили пить хищные звери, как ясно показывали их многочисленные следы в тине обоих берегов. Индейцы были слишком опытны для того, чтобы добровольно остановиться в этом месте; они согласились провести тут ночь только из-за невозможности ехать далее.

Индейцы надели на лошадей путы и пустили их неподалеку от огня; туша великолепного кабана, который был убит Курумиллой и которому недоставало одной ноги, жарившейся для ужина, висела на одной из главных ветвей большого дерева.

День был ненастный, но к ночи буря начала утихать. Путешественники храбро принялись за ужин, чтобы раньше отойти ко сну, в котором очень нуждались. Четверо собеседников не обменялись ни одним словом во время ужина.

Окончив его, индейцы бросили в огонь несколько сухих ветвей и, завернувшись в свои плащи и одеяла, заснули; этому примеру немедленно последовал граф, валившийся от усталости.

Валентин и Цезарь остались одни охранять общую безопасность. Конечно, никто не узнал бы в этом человеке, суровом и задумчивом, того насмешливого и беззаботного француза, который восемь месяцев тому назад вышел на берег в Вальпараисо, гордо подбоченившись и покручивая усы.

Случившиеся события мало-помалу изменили этот характер, порою сбивавшийся с прямого пути. Благородные задатки, дремавшие в сердце молодого человека, пробудились от соприкосновения с величественной, грандиозной и могучей природой Южной Америки. Тесная связь с Луи де Пребуа Крансэ, у которого была душа любящая, ум здравый, обращение деликатное, со своей так же оказывало благотворное влияние на Валентина.

Эта перемена, произведенная его дружбой с человеком, которого он спас от самоубийства, безмолвием пустыни и таинственным присутствием божества, которое сердце человека созерцает под сводами девственных лесов, была еще только внутренняя. Для поверхностного наблюдателя он показался бы почти тем же самым человеком; однако ж глубокая бездна разделяла его прошлое и настоящее.

Между тем ночь близилась к концу, луна достигла двух третей своего бега. Валентин разбудил Луи, чтобы он сменил его, пока он насладится несколько часов необходимым отдыхом. Граф встал; он также очень изменился; это не был уже изящный и блистательный дворянин, который готов был почти упасть в обморок от сильного запаха; он тоже переродился в пустыне; лоб его загорел под американским солнцем, руки загрубели, суждения стали более зрелыми, словом, он совершенно преобразился: это был теперь человек закаленный физически и морально.

Уже около часа прошло с тех пор, как он сменил Валентина, как вдруг Цезарь, до сих пор лениво и беззаботно гревшийся у огня, приподнял голову, понюхал воздух и глухо заворчал.

— Ну! Цезарь, — сказал шепотом молодой человек, лаская животное, — что с тобою, моя добрая собака?

Водолаз устремил свои умные глаза на графа, завертел хвостом и заворчал во второй раз еще сильнее прежнего.

— Очень хорошо, — возразил Луи, — бесполезно нарушать покой наших друзей прежде чем мы не узнаем в чем дело; мы оба пойдем разузнавать, не так ли, Цезарь?

Граф осмотрел свои пистолеты и винтовку и сделал знак собаке, которая подстерегала все его движения.

— Ну! Цезарь, — сказал он, — ищи, мой милый, ищи!

Собака, как будто только ожидавшая этого приказания, бросилась вперед; за нею последовал ее хозяин, который осматривал кусты и останавливался время от времени, чтобы бросить вокруг внимательный взгляд. Цезарь, предоставленный самому себе, побежал прямо через ручей и углубился в лес, обнюхивая землю и весело вертя хвостом, как обыкновенно делают ньюфаундлендские собаки, когда нападут на знакомый след.

Человек и собака шли таким образом около трех четвертей часа, останавливаясь иногда затем, чтобы прислушаться к звукам, которые без всякой причины возмущают ночью тишину пустыни и которые есть не что иное, как могучее дыхание спящей природы. Наконец, после многочисленных поворотов собака присела, повернула голову к молодому человеку и жалобно завыла. Граф задрожал; с предосторожностью раздвинул ветви и взглянул.

Он с трудом удержался от крика горестного изумления при страшном зрелище, представившемся его взорам. В десяти шагах от того места, где он находился, посреди обширной прогалины, человек пятьдесят индейцев лежали как попало вокруг потухающего огня, погруженные в пьяный сон, что легко можно было угадать по мехам из козлиной кожи, разбросанным без всякого порядка по песку. Но внимание Луи было особенно привлечено видом двух человек — мужчины и женщины, крепко привязанных к деревьям и, казалось, находившихся в сильном отчаянии.

Мужчина склонил голову на грудь, из его больших глаз лились слезы, глубокие вздохи вырывались из груди его, когда взгляд его обращался на молодую девушку, привязанную напротив него.

— О! — прошептал граф с тоскою. — Дон Тадео де Леон! Боже мой! Даруй, чтобы эта женщина была не его дочь!

Увы! Это была она. У ног их валялась Красавица, привязанная к огромному бревну. Тело молодой девушки трепетало время от времени, и ее крошечные ручки с розовыми и тонкими пальчиками судорожно прижимались к груди. Молодой человек почувствовал, как кровь вдруг прилила к сердцу; забыв о своей собственной безопасности, он схватил по пистолету в каждую руку и хотел лететь на помощь к той, которую любил.

В эту минуту чья-то рука дотронулась до плеча его, и тихий голос прошептал ему на ухо два слова:

— Будьте осторожны!

Граф обернулся. Трангуаль Ланек был возле него.

— Вы говорите, чтобы я был осторожен… — повторил молодой человек тоном горестного упрека, — посмотрите!..

— Я все видел, — отвечал вождь, — но пусть брат мой посмотрит в свою очередь, — прибавил он, — он поймет, что уже слишком поздно.

И Трангуаль Ланек указал на восемь или десять индейцев, которые, пробудившись от ночного холода, а может быть, и от невольного шума, который производили эти два человека, вставали, бросая вокруг настороженные взгляды.

— Это правда! — прошептал Луи с унынием. — Боже мой! Боже мой! Неужели Ты не придешь к нам на помощь!