Густав Эмар - Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

— Валентин!

— Выслушай меня. Ты любишь дону Розарио… я уверен, что и она со своей стороны тоже чувствует к тебе истинную и глубокую любовь; услуги, которые мы оказали ее отцу, дают нам право сделать ему предложение, которого, как мне кажется, он ожидает; последствия этого предложения должны наконец сделать тебя счастливым навсегда. Я сегодня же объяснюсь откровенно с доном Тадео.

Печальная улыбка сжала губы молодого графа; он ничего не отвечал и опустил голову на грудь.

— Что с тобой, — вскричал с беспокойством Валентин, — мое намерение должно увенчать твои желания, а между тем оно погружает тебя в горесть? Объяснись, Луи?

— К чему мне объясняться? Зачем говорить сегодня с доном Тадео? Зачем торопиться? — отвечал уклончиво молодой человек.

Валентин взглянул на него с удивлением, качая головой; он не понимал поведения своего друга, но во что бы то ни стало решился узнать тайну его печали.

— Послушай, — сказал он, — я хочу обеспечить твое счастие как можно скорее, потому что жизнь на этой ферме тяготит меня; с приезда моего в Америку характер мой изменился; вид больших лесов, высоких гор, всего этого величественного великолепия, которое Господь пригоршнями рассыпал в пустыне, развил во мне страсть к путешествиям, которую я носил в зародыше в глубине моего сердца; вечное разнообразие странствующей жизни, которую я веду с некоторого времени, доставляет мне безграничные наслаждения; словом, я сделался страстным любителем лесов и с нетерпением ожидаю той минуты, когда снова буду иметь возможность отправиться в путешествие.

Наступило молчание.

— Да, — прошептал граф, — эта жизнь полна очарования.

— Поэтому-то мне и хотелось бы поскорее пуститься в путь.

— Кто нам мешает?

— Тебе!

— Ты ошибаешься, брат; мне так же как и тебе надоела жизнь, которую мы ведем; мы поедем, когда ты захочешь.

— Будь откровенен со мной: невозможно, чтобы пламенная любовь твоя к донне Розарио вдруг исчезла?

— Почему же ты думаешь, что я не люблю ее?

— А если ты любишь, то зачем же хочешь ехать и отказываешься жениться на ней?

— Не я отказываюсь! — прошептал молодой человек со вздохом. — А она.

— Она! О! Это невозможно.

— Брат, уже давно, на другой день той ночи, когда в Сантьяго мы освободили донну Розарио из рук похищавших ее разбойников, она сама сказала мне, что мы никогда не соединимся; она приказала мне избегать ее присутствия, потребовала с меня слова никогда не стараться ее видеть! Зачем же убаюкивать себя безумною химерой! Ты видишь, брат, мне не остается никакой надежды.

— Может быть! Но после того произошло столько разных разностей, что намерения донны Розарио, конечно, изменились.

— Нет, — печально отвечал граф.

— Почему ты так думаешь?

— Ее холодность, ее равнодушие ко мне, старание, с каким она меня избегает, все наконец доказывает мне, что я слишком долго оставался здесь и должен удалиться.

— Зачем ты не объяснился с нею?

— Я дал ей слово молчать и, чего бы мне это не стоило, сдержу мою клятву.

Валентин потупил голову и не отвечал.

— Умоляю тебя, — продолжал граф, — оставим эти места, присутствие той, которую я люблю, еще более увеличивает мою горесть.

— Хорошо ли ты обдумал свое намерение?

— Да! — решительно отвечал молодой человек. Валентин печально покачал головой.

— Да исполнится же твое желание, — сказал он, — мы поедем!

— Да, и как можно скорее, не правда ли? — сказал Луи с невольным вздохом.

— Сегодня же; я жду Курумиллу, которого я послал за лошадьми. Как только он воротится, мы пустимся в путь.

— И воротимся в селение племени Большого Зайца, где можем еще жить счастливо.

— Хорошо придумано; таким образом жизнь наша не будет бесполезна, потому что мы будем способствовать счастию окружающих нас.

— И как знать, — улыбаясь, сказал Валентин, — может быть мы сделаемся знаменитыми воинами в Арокании.

Луи отвечал на эту шутку вздохом, который не укрылся от его друга.

— О! — прошептал Валентин. — Он должен быть счастлив против воли!

Курумилла и Трангуаль Ланек показались издали в облаке пыли; они скакали к ферме с множеством лошадей. Друзья встали и пошли к ним навстречу.

Едва вышли они из боскета и отошли на несколько шагов, как ветви раздвинулись, и показалась донна Розарио. Молодая девушка задумчиво остановилась на минуту, следуя взором за обоими французами, которые шли печально и угрюмо. Вдруг она приподняла голову с лукавым видом, голубые глаза ее сверкнули, улыбка сжала ее розовые губки, и она прошептала:

— Увидим.

Она вернулась на ферму с быстротою лани.

В испанской Америке каждое утро в восемь часов звонит колокол, призывающий к завтраку жителей фермы, начиная с хозяина, который садится посередине, до последнего работника, который скромно помещается на нижнем конце. Завтрак — это час, избранный для того, чтобы видеться, желать друг другу доброго здоровья, прежде чем начнутся тяжелые дневные труды.

При первом ударе колокола дон Тадео вышел в залу и встал у стола; дочь стояла по правую его руку. Он приветствовал улыбкой или дружеским словом каждого из работников по мере того, как они входили. Последние пришли французы; дон Тадео пожал им руки, удостоверился взором, что собрались все, снял шляпу, чему подражали все присутствующие, и медленно прочитал молитву; потом по его знаку каждый занял свое место.

Завтрак был непродолжителен. Он длился не более четверти часа. Работники вернулись к своим обязанностям. Дон Тадео приказал подать матэ. В зале остались только дон Тадео, его дочь, два индейских вождя и Цезарь — если можно причислять собаку к обществу людей; благородное животное лежало у ног донны Розарио. Через несколько минут матэ обошел всю компанию.

Без всякой видимой причины тягостное молчание господствовало в собрании. Дон Тадео размышлял, донна Розарио рассеянно гладила собаку, которая положила свою огромную голову на ее колени и пристально смотрела на нее своими умными глазами. Граф и его молочный брат не знали, как начать разговор. Наконец Валентин, стараясь выйти из этого затруднения, решился заговорить.

— Ну! Какой ответ намерены вы дать дону Грегорио Перальта, дон Тадео?

— Вы знаете, друг мой, — отвечал дон Тадео, обернувшись к Валентину, — что Чили, освободившись от человека, который увлекал ее к погибели, не имеет более нужды во мне; я не намерен более заниматься политикой; довольно долго тратил я жизнь на неблагодарный труд, который предпринял, чтобы упрочить независимость моего отечества и освободить его от власти честолюбца. Я исполнил мою обязанность; час отдыха пробил для меня; я отказываюсь от президентства, которое предлагает мне дон Грегорио от имени народа, и хочу посвятить себя единственно счастию моей дочери.