Густав Эмар - Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

— Мерседес! Мерседес! Моя возлюбленная, ты также попала в руки этих негодяев!

И сделав необыкновенное усилие для того, чтобы разорвать веревки, которыми он был связан, он хотел броситься к своей невесте; но после непродолжительной борьбы дикари, окружавшие его, овладели им и лишили его возможности двигаться:

— Мужайся, Дьего! — воскликнула Мерседес с кроткой улыбкой. — Мужайся, мой жених, мы умрем вместе.

Онондюре, вероломный вождь, заманивший молодого полковника в засаду, сделанную для него, подошел к Овициате и что-то шептал ему.

Атакованный толпою неприятелей дон Дьего пал только после продолжительной и опасной борьбы. Сильно поддерживаемый Перикко он более двух часов сдерживал напор индейцев и сдался только тогда, когда его окружили со всех сторон, боеприпасы были на исходе, и он осознал, что дальнейшая борьба невозможна.

Но во время атаки было убито несколько индейцев; между другими проводник был в числе раненых и если бы техюэльские воины не получили приказания своего главного вождя захватить испанцев живьем, они немилосердно были бы убиты своими победителями, приведенными в ярость их геройским сопротивлением. Дон Дьего понял, что проводник отдавал своему вождю отчет и что он настаивал на том, чтобы тот приказал их казнить.

Зная индейцев, их свирепые нравы и неумолимый характер, полковник решился умереть, не запятнав своего имени, что заставило бы их отдать справедливость его храбрости и терпению в мучениях, которые наверное предстояло ему перенести; но ужасное зрелище казни той, которую он любил и которую он не мог защищать, доводило его до отчаяния и терзало его сильнее всех казней, готовившихся для него.

— Да, испанец, — ответил вождь, — я знаю, что ты и подобные тебе не боитесь скорой смерти; поэтому я готовлю для тебя не такую смерть. Я хочу видеть, какую гримасу сделаешь ты у столба, когда ты увидишь индейскую смерть, которая томит, но не убивает!

— Я не женщина, не ребенок, которых можно напугать словами; приготовь ужаснейшие пытки, мерзавец, и ты увидишь, что я перенесу их, не дрогнув.

— А твоя невеста, неужели ты думаешь, что и она перенесет их с такой же твердостью? — сказал индеец захохотав, — взгляни на нее, смотри как она хороша, как она молода. Не правда ли, как ужасно умереть в эти лета?

— Демон! — воскликнул дон Дьего с бешенством. — Не говори мне о ней!

— Напротив, — продолжал вождь, — если ты только пожелаешь, ты можешь спасти ее и спасти самого себя с твоим товарищем.

— Ты насмехаешься надо мною; я знаю людей, подобных тебе, и не позволю грубо провести себя, как ты желаешь это сделать; подобные тебе не способны на доброе дело; оставь же меня.

— Ты напрасно не хочешь выслушать меня, потому что я говорю тебе откровенно и без задней мысли; повторяю тебе, что если ты захочешь, ты можешь спасти ее.

Наступило минутное молчание; индеец с тоской следил по лицу своего пленника за впечатлением, какое на него производили его слова, словно желая проникнуть в свои мысли.

Через минуту дон Дьего возобновил этот странный разговор.

— Говори, — сказал он глухим голосом, — и если это не индейская проделка, скажи, какие ты хочешь сделать мне предложения; я слушаю тебя!

— Я, как тебе известно, был почти воспитан испанцами и поэтому знаю их нравы, и я привык к обрядам ваших священников, ваших архиереев, которые во имя Распятого обручили тебя освященными кольцами с Мерседес.

— Да, — отвечал молодой человек, не понимая, что хотел сказать дикарь.

— Итак, — продолжал Овициата с торжеством, — отдай мне твое кольцо, уступи мне твои права на твою невесту и вы будете все свободны.

— О! Какое бесчестье и позор! — воскликнул дон Дьего с бешенством. — Ты делаешь мне подобное предложение!

— Что значит это для тебя! Все равно она не может принадлежать тебе?

— Отойди мерзавец! — крикнула Мерседес. — Я скорее соглашусь сделаться жертвой отвратительнейшего бандита племени, чем принять позорный торг и сделаться женой подобного тебе чудовища.

Произнося эти слова, сверкая глазами, молодая девушка смотрела с таким презрением и гневом, что индейский вождь не мог вынести этого взгляда и опустил голову.

— Проклятье! — воскликнул он с бешенством, — приготовьтесь быть привязаны к столбу пыток.

Через несколько часов после описанных нами происшествий в предыдущей главе, лагерь техюэлей представлял необыкновенное зрелище.

Это был странный беспорядок: крик, смех, песни беснующейся толпы, которая везде расхаживала, бегала; одни несли громадные пучки зеленых ветвей, другие складывали громадные костры, другие срезали своими мачете ясеневые прутья, которые они обстругивали и делали вроде небольших вертелов 20–25 сантиметров длиной; третьи спешили вкапывать огромные столбы из деревьев, срубленных утром, тщательно очищенных от ветвей и коры; некоторые чистили и заряжали свои ружья или точили об камни свои ножи.

Посередине лагеря отряд воинов окружал лежавших на траве испанских пленников, связанных подобно животным, предназначенным на убой.

Мерседес и сопровождавшая ее женщина, бывшая ее кормилица, сидели под деревом и обе были погружены в грустное раздумье.

— Гм! — сказал Перикко, силясь привстать, но безуспешно, потому что был связан. — Мне кажется, что они скоро примутся за нас. Карай! Какие гадкие минуты; ну, эти проклятые краснокожие превосходные палачи.

Увидев, что полковник задумался и не слышал его или по крайней мере не обращал внимания на то, что сказал, он невозмутимо продолжал свой монолог:

— Да, да, мои молодцы, я вижу вас, вы добросовестно приготовляете все орудия нашей казни: столбы, к которым мы будем привязаны, зеленые ветви, предназначенные для того, чтобы окоптить нас как окороки; вы приготовляете вертелы, чтобы забивать нам под ногти. Поспешите, Мушахосы! Как знать? Ежели вы не поспешите, быть может, нас спасут. Ох! Какое торжество для вас! Ну порадуйтесь: у вас дюжина испанцев, с которыми вы поступите как вам захочется! И черт знает, какие странные идеи могут залезть в ваши индейские мозги.

— Перикко, — сказал дон Дьего, поднимая голову, — к чему ты произносишь подобные слова, готовясь к смерти?

— Ба! Полковник, смерть всегда близка к нам и к тому же неизвестно, кому суждено жить, а кому умереть. А между тем мы еще живы.

— Да, но мы умрем.

— Может быть! И в таком случае после нас кончится свет; но мы не высказали еще нашего последнего слова.

— Какая может оставаться еще для нас надежда?

— Не знаю! Это не в первый раз я попадаю в подобное отчаянное положение, и я всегда спасался!.. Карай! Нет основания к тому, чтобы я теперь был несчастнее! Спросите у вашего отца, сколько раз мы были привязаны вместе к столбу, а между тем я еще жив!