Густав Эмар - Том 25. Вождь окасов. Дикая кошка. Периколя. Профиль перуанского бандита

— Я понимаю твою преданность и принимаю ее. Разве я теперь не вещь, принадлежащая тебе? Не бойся, чтобы я стал перечить. Но сказать ли тебе? Я боюсь, что все попытки наши будут напрасны и что рано или поздно мы принуждены будем вернуться к последнему средству, которое ты не позволил мне употребить.

— Маловерный! — вскричал Валентин восторженно. — На том пути, по которому мы пойдем, фортуна будет нашей рабою!

Луи не мог удержаться от улыбки.

— Сначала надо еще иметь удачу в том, что предпринимаешь, — сказал он.

— Удача — утешение глупцов; человек сильный действует наверняка.

— Но что же ты хочешь делать?

— Женщина, которую ты любишь, в Америке, не правда ли?

— Я уж говорил тебе об этом несколько раз.

— Ну! В таком случае нам надо ехать туда…

— Но я не знаю даже, в какой части Америки живет она.

— Что за нужда! Новый Свет — страна золота, обитель искателей приключений! Мы составим себе состояние, отыскивая ее. Разве это так неприятно? Скажи мне… ведь эта женщина родилась же где-нибудь?

— Она родом из Чили.

— Хорошо! Стало быть, она возвратилась в Чили; там-то мы и найдем ее.

Луи взглянул на своего молочного брата с почтительным восторгом.

— Как! Ты серьезно сделаешь это, брат? — сказал он взволнованным голосом.

— Не колеблясь.

— Ты бросишь военную карьеру? Я знаю, что через полгода ты будешь произведен в офицеры…

— Я уже не солдат с нынешнего утра; я нашел человека, который заменит меня.

— О! Это невозможно!

— Однако это так.

— Но твоя старая мать, моя кормилица, которой ты единственная опора?

— Из того, что осталось у тебя, мы дадим ей несколько тысяч франков; в соединении с той пенсией, на которую дает мне право крест, этих денег ей будет достаточно на пропитание во время нашего отсутствия.

— О! — вскричал молодой человек. — Я не могу принять такой жертвы, честь запрещает мне это!

— К несчастию, брат, — возразил Валентин тоном, заставившим графа замолчать, — ты не вправе отказать: действуя таким образом, я исполняю священный долг.

— Я тебя не понимаю…

— К чему объяснять?

— Я требую!

— Хорошо! Впрочем, может, это к лучшему. Слушай же: когда, вскормив, мать моя возвратила тебя семье, мой отец вдруг занемог и умер после восьмимесячной болезни, оставив мою мать и меня в глубокой нищете. То немногое, что у нас было, пошло на покупку лекарств и оплату докторов. Мы, конечно, могли бы обратиться к твоему семейству, которое наверно не оставило бы нас; но матушка никак не хотела решиться на это. «Граф де Пребуа-Крансэ сделал для нас более, нежели следовало, — повторяла она, — не надо беспокоить его».

— Напрасно, — сказал Луи.

— Знаю, — сказал Валентин. — Однако голод дал себя знать. Тогда-то ухватился я за разные ремесла, о которых говорил тебе. Однажды на Каирской площади, проглатывая сабли и зажженную паклю при шумных рукоплесканиях толпы, я собирал деньги, как вдруг очутился перед офицером африканских егерей, который глядел на меня с видом добродушия и сожаления, растрогавшим мое сердце. Он увел меня, заставил рассказать мою историю и потребовал, чтобы я сводил его на чердак, в котором жил вместе с матерью. При виде нашей нищеты, старый солдат заплакал; слезы, которые он и не думал удерживать, катились по его загорелым щекам. Луи, этот офицер был твой отец.

— Мой благородный и добрый отец! — вскричал граф, пожимая руку своего молочного брата.

— О! Да, именно благородный и добрый! Он назначил моей матери ежегодное содержание, достаточное для ее пропитания, а меня определил в свой полк. Два года тому назад отец твой был ранен пулею в грудь и умер через два часа, называя меня своим сыном.

— Да, — сказал молодой человек со слезами в голосе, — я это знаю!

— Но ты не знаешь, Луи, что отец твой, умирая, сказал мне. После раны, полученной им, я не оставлял его.

Луи молча пожал руку Валентина. Тот продолжал:

«Валентин, — сказал мне отец твой слабым голосом, прерывавшимся от предсмертного хрипения, потому что агония уже начиналась, — сын мой остается один, он очень молод; у него нет никого, кроме тебя, его молочного брата. Заботься о нем, не оставляй его никогда! Кто знает, что хранит для него будущее! Могу ли я положиться на твое обещание?» Я стал на колени возле твоего отца и, почтительно взяв руку, которую он протянул ко мне, сказал ему:

«Умирайте с миром… в час несчастия я всегда буду возле Луи». Две слезы выкатились из глаз твоего отца; это были слезы радости в последний час жизни. Растроганным голосом сказал он мне:

«Господь принял твою клятву» и тихо скончался, стараясь пожать мне руку в последний раз и прошептав твое имя. Луи! Я обязан твоему отцу благосостоянием, которым пользуется моя добрая матушка, я обязан твоему отцу чувствами, которые сделали из меня человека и этим крестом, который блестит на моей груди. Понимаешь ли ты теперь, зачем я говорил с тобою таким образом? Пока ты был еще в силе, я держался в стороне, но ныне, когда настал час исполнить мою клятву, никакое человеческое могущество не может помешать мне.

Наступила минута молчания между молодыми людьми. Наконец Луи спрятал свою голову на груди солдата и сказал, залившись слезами:

— Когда же мы едем, брат? Тот взглянул на него и спросил:

— Точно ли без тайной мысли хочешь ты начать новую жизнь?

— Да, — отвечал Луи твердым голосом.

— Ты не оставляешь за собою никакого сожаления?

— Никакого.

— И готов мужественно переносить все испытания, которые тебя ожидают?

— Да.

— Хорошо, брат! Таким-то я и хочу тебя видеть. Мы поедем тотчас как только разочтемся с твоей прошлой жизнью. Свободным от препятствий и горьких воспоминаний, должен ты вступить вновую жизнь, которая раскроется перед тобою.

2 февраля 1835 года пакетбот заатлантической компании выехал из Гавра в Вальпараисо. В числе пассажиров находились граф де Пребуа-Крансэ, Валентин Гиллуа, его молочный брат, и Цезарь, ньюфаундлендская собака, с которой они не хотели расстаться.

На пристани стояла женщина лет шестидесяти, с глазами, полными слез; она провожала корабль. Когда наконец он исчез на горизонте, старушка медленными шагами отправилась к дому, который находился неподалеку от берега.

— Делай что должно, а будет что можно!.. — прошептала она голосом, заглушаемым горестью.

Эта женщина была мать Валентина Гиллуа. Она была достойна сожаления: она оставалась одна…

В 1450 году территория Чили была захвачена принцем Синхирокой, впоследствии Инкой, овладевшим долиной Мапохо, называвшейся в то время Промокачесом, то есть Местом плясок и веселья. Однако перуанское правительство никогда не имело прочных позиций в этой стране по причине вооруженной оппозиции промочианов, тогда расположившихся станом между реками Ранелем и Маулэ.