Густав Эмар - Том 22. Приключения Мишеля Гартмана. Часть II

Отец грустно глядел ему вслед и думал:

«Бедный мой мальчуган! Один он остается у меня на земле. А если я лишусь и его? О! Нет, не допустит этого Господь, ведь мы стоим за святое дело!»

И мгновенно этот человек с железной волей точно устыдился, что поддался чувству слишком человеческому, крепко протер себе глаза и гордо поднял голову.

«Баба я, что ли? — сказал он себе. — Очень мне к лицу распускать нюни! Каждому своя доля. Не унывай, Жак Остер, и заботься о старике, которого обещал спасти».

Он подошел к Гартману, который маленькими глотками пил старое вино, налитое хозяином в стакан.

— Ну, вот и дело в шляпе, — весело сказал Гартман, — я точно снова родился. Спасибо, любезный хозяин, я не забуду того, что вы для меня сделали, и может быть, мне удастся еще доказать вам это на деле.

— Не будем говорить об этом, сударь, если кто должник, то это я, как вам известно, и долг мой неоплатный — при всем желании, я ввек не могу сквитаться с вами.

— Что поминать старое, я давно забыл, следуйте моему примеру, любезный друг, это лучше будет.

— Вам забыть легко, сударь, вы благодетель, — возразил кабатчик с чувством, — а мне невозможно.

— Полноте, полноте, — улыбаясь, остановил его Гартман, — оставим это.

— Как вам угодно, сударь, но помнить мне это не помешает.

— Вот упрямец! — засмеялся Гартман и, мгновенно переменив тон, обратился к контрабандисту: — Кажется, вы мне говорили об опасности, Жак Остер?

— Как не говорить, сударь!

— При мне оружия нет.

— Что за нужда, когда мы все вооружены?

— Нет, друг мой, нужда есть; я хочу разделять с вами опасность и сам сколько-нибудь способствовать своему избавлению. И то надо сказать, я твердо решился живым пруссакам в руки не даваться. Вы обяжете меня, если доставите оружие, дабы я сам мог защищаться при нападении.

Оборотень казался под влиянием сильной внутренней борьбы.

— Да, да, — бормотал он себе под нос, так нахмурив брови, что они сходились, — это правда. Нельзя отказывать человеку в орудии защиты. Лучшие друзья могут, при всем желании, не оказаться под рукой в критическую минуту, как же ему обороняться без оружия? Все это справедливо, я не должен этому противиться.

Он поднял голову и сказал, почтительно склонившись перед Гартманом:

— Простите, сударь, я не сообразил этого, но действительно лучше, чтобы при вас было оружие; сейчас вам принесут.

По знаку Оборотня, кабатчик вышел и через несколько минут вернулся. Он держал в руках шаспо, пару шестиствольных револьверов и портупею, к которой прицеплены были штык в чехле и туго набитый патронташ.

Гартман ухватился за это оружие с такою поспешностью, что, несмотря на опасность их положения, контрабандист невольно улыбнулся, слегка отвернувшись.

Однако старик Гартман подметил и движение, и улыбку.

— Друг Остер, — сказал он с невыразимой грустью, — не думайте, чтобы я жаждал крови моих врагов, никогда я не знал чувства мести. Эти ружье и револьверы для меня не оружие, но охрана. Теперь я ничего не боюсь, я огражден от возможности попасть живым в руки ожесточенных врагов. Итак, спасибо вам, что дали мне средства уйти от их ярости.

Слова эти он произнес с такой твердостью, простотой и величием, что произвел сильное впечатление на тех, к кому они были обращены; почтительно и молча склонили оба перед ним голову, понимая, что он без колебания и без страха исполнит то, что говорил.

— Чего же мы ждем? — продолжал Гартман. — Кажется, нам тут делать больше нечего.

И он улыбнулся своей сердечной улыбкой.

Они вышли из потайной каморки и вернулись в приемную.

Три вольных стрелка уже стояли наготове, опираясь на ружья.

— Ну, дядя Звон, — сказал Оборотень, потирая руки, — теперь мы опять молодцы молодцами, выведите-ка нас отсюда незаметно, да следы за нами уничтожьте, чтобы никто ничего не заподозрил.

— Пруссакам только останется глазами похлопать. Следуйте за мною и не заботьтесь ни о чем.

Кабатчик взял фонарь и пошел впереди, а за ним остальные.

За домом был сад, не большой, но очень густой, окруженный живой изгородью, также очень густою и высокою. Кабатчик вел беглецов по разным дорожкам и, наконец, остановился у изгороди.

— Здесь выход, — сказал он тихо, — за изгородью глубокий ров, по которому вы пройдете никем не замеченные.

— Да ведь я знаю эту дорогу, — ответил контрабандист, — не раз я ходил по ней в былое время.

— И в самом деле, — засмеялся кабатчик, — где ж у меня голова? Очень нужно толковать вам то, что вы знаете не хуже моего!

— Выход должен быть тут, — сказал Оборотень, указывая на место в изгороди, которое казалось особенно густо.

— Именно тут. Давно не проходил в него никто, вы знаете почему, — прибавил старик, значительно поглядев на Оборотня.

— Подозреваю, — ответил тот, усмехнувшись, — но отчаиваться не следует. Придут еще и красные деньки.

— Да услышит вас небо! Я, признаться, сомневаюсь, — прибавил он, покачав головою, — стар я становлюсь, и ни на что более не годен.

— Всегда бываешь, годен на что-нибудь, когда мозги на месте. Однако мы тратим время, товарищ, а нам следовало бы уже быть далеко.

Ничего не ответив, кабатчик подошел вплотную к изгороди и стал на колени. Тщательно всмотревшись, он осторожно разобрал несколько перепутанных ветвей и открыл довольно большое отверстие, в которое два человека могли пройти без затруднения.

— Вот, — сказал он. Оборотень сделал знак зуаву.

— Сперва вы, Паризьен, — сказал он, — потом Влюбчивый, Карл Брюнер будет третьим, а там господин Гартман, Франц и я заключим шествие. Ну, братцы, в путь, да живее!

Вольные стрелки повиновались молча. Они прошли сквозь изгородь, спустились в ров и ждали. Гартман последовал за ними и почти тотчас на краю рва появились Оборотень и дядя Звон.

— Разве вы с нами идете, старина? — спросил шутливо контрабандист.

— Хотел бы, — возразил тот, — да не могу. Я вышел замести ваши следы, которые, пожалуй, приметят снаружи. Ведь эти черти немцы всюду суют нос.

— Да, настоящие ищейки. Спасибо и до свидания, старый дружище! — заключил он, протягивая ему руку.

— Да хранит вас всех Господь! — с глубоким чувством ответил кабатчик, крепко пожимая протянутую контрабандистом руку.

Тут и Оборотень сошел в ров, где ожидали его спутники.

Ров был глубок и широк, а бока настолько отлоги, что по ним легко выбраться; на дне и зимой и летом стояла вода фута на два или полтора; по счастью, благодаря зимней поре и сильному морозу, вода превратилась в лед.

Но и гладкий лед подвергал опасности сломать себе шею на каждом шагу, если б не отвратил ее контрабандист способом простым и вместе с тем замысловатым.

Он велел товарищам надеть штыки и, взяв шаспо в руки прикладом кверху, опираться на них как на палки; кончик штыка вонзался в лед и представлял вполне достаточную опору.