Густав Эмар - Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I

— Спустимся! Это легко сказать, — возразил Люсьен, — но что мы выиграем, когда будем в пещере? Ничего, кроме того, что очутимся в совершенной темноте.

Петрус пожал плечами.

— У меня есть свечи в сумке, — сказал он.

— Вот прекрасный поступок, Петрус; я при случае выражу тебе мою признательность.

— Это зависит от тебя, — сказал Петрус мрачнымголосом, — случай представился.

— Как это?

— Пока ты будешь читать письмо, я буду курить трубку.

— Хорошо.

— Так поспешим. Я не скрываю от тебя, что эта пещера, кроме пива, заменяет мне портерную «Город Париж». Сюда я хожу курить трубку, когда найдется свободная минута.

Они спустились. Петрус спичкой зажег свечу, которую держал Карл Брюнер, потом серьезно и методически начал набивать свою громадную трубку.

Люсьен распечатал письмо, которое жадно пробежал глазами.

По мере того, как он читал, брови его нахмурились и он казался в сильном волнении. Но Петрус не примечал ничего; трубка поглощала все его внимание. Когда он набил ее, он протянул руку к Карлу Брюнеру и сказал с очевидным удовольствием:

— Дайте мне на минуту эту свечу, любезный друг.

— Эту свечу? Что ты хочешь с нею делать? — с живостью вскричал Люсьен.

— Как! Что я хочу с нею делать? Хорош вопрос; я хочу закурить трубку.

— До трубки ли твоей теперь?

— Как! До трубки ли моей? Но я хочу курить, мы условились в этом.

— Отправляйся к черту с твоей трубкой! Будешь курить после! — вскричал Люсьен, с гневом комкая письмо, которое держал в руках.

— Что там такое? — спросил Петрус, бросив печальный взгляд на свою трубку.

— А вот что: если мы не поспешим, страшное несчастье случится по нашей милости.

— Несчастье! Объяснись.

— Некогда. Сколько с тобою людей?

— Где это?

— Разумеется, здесь.

— Двенадцать, не больше.

— Хорошо. Пока я побегу к Людвигу и объясню ему, что хочу сделать, ты их собери. Когда я ворочусь, вы должны быть готовы идти.

— А моя трубка? Не могу ли я покурить немножко? Самую крошечку?

— Если ты скажешь еще слово, если ты будешь колебаться, я схвачу твою поганую трубку и раздавлю ее под каблуком.

— А вот так уж нет! Нет! Я лучше буду повиноваться. Мою трубку! Что меня утешит, если у меня ее не будет?!

Люсьен не мог удержаться от смеха.

— Я у тебя прошу дружеской услуги, — сказал он, ударив его по плечу. — Мы должны решить вопрос о жизни и смерти. По окончании экспедиции ты будешь курить сколько хочешь.

— Ты мне обещаешь?

— Клянусь твоей трубкой.

— Надо делать, что ты хочешь; пойдем, — и Петрус печально заткнул трубку за портупею.

— Я возьму Карла Брюнера с собой. А ты будь готов, как только я вернусь.

— Слышать это значит повиноваться. Судьба решила, что нынешнюю ночь я курить не могу.

Все трое поднялись на лестницу, закрыли камнями отверстие пещеры, потом расстались. Люсьен и Карл Брюнер пошли в одну сторону, а Петрус гигантскими шагами удалился в противоположную сторону. Почти тотчас пение совы раздалось так громко в лесу, что можно было подумать, будто все ночные птицы назначили друг другу свидание в прогалине, где происходил краткий разговор Петруса с Карлом Брюнером.

Через час человек двадцать, в которых по костюму можно было узнать вольных стрелков, перепрыгивали со скалы на скалу и спускались с головокружительной быстротой по направлению к перекрестку, где Карл Брюнер остановил свою лошадь, прежде чем пошел по каменистой тропинке, известной нам.

Этими вольными стрелками предводительствовал Людвиг. Достойный мастер захотел лично распоряжаться экспедицией, важность которой он, без сомнения, понимал.

Возле него находились Люсьен и Петрус, два неразлучных друга. Люсьен был взволнован и растревожен, Петрус еще мрачнее и печальнее обыкновенного; Карл Брюнер остался аманатом в бивуаке вольных стрелков.

Когда все волонтеры собрались на перекрестке, по знаку своего начальника, они спрятались за кусты, за стволы деревьев, таким образом, что почти тотчас исчезли все, и перекресток сделался так пуст, как будто на нем не было никого.

Было четыре часа утра. Звезды угасали одна за другою на темной глубине небес; широкая полоса опалового цвета начинала оттенять крайнюю линию горизонта; от первых лучей рассвета побелели вершины деревьев. Глубокая тишина царствовала в спящей природе, только изредка таинственное дуновение пробегало по ветвям, потом все умолкло.

Прошло полчаса.

Пробило половина пятого на часах отдаленной колокольни. Звук, повторенный отголоском, замер в ушах вольных стрелков, все притаившихся в засаде.

Птицы начали петь под листвой, и хотя солнце едва показалось на горизонте, его лучи, еще очень слабые, отражались уже на листьях, усыпанных, как жемчугом, росой.

Вдруг Людвиг крепко сжал руку Люсьена и, растянувшись на земле, приложился ухом к земле и прислушался.

— Едут, — сказал он через минуту. Он принял свое первое положение.

— И она также, — продолжал он, приподнимаясь, — решительно место выбрано хорошо и засада ловко устроена; они от нас не ускользнут.

Людвиг подражал крику совы, чтоб велеть своим солдатам остерегаться.

Прошло еще десять минут, потом послышался стук кареты по направлению к Бичу, между тем как со стороны Саргемина раздавался галоп нескольких лошадей.

Скоро на краю дороги показалась дорожная коляска, запряженная тройкой и ехавшая чрезвычайно быстро.

Почти тотчас, по направлению противоположному, показалось пятнадцать всадников, в которых по мундирам и длинным пикам легко было узнать прусских уланов. Два лазутчика ехали впереди с пистолетами в руках.

Очень далеко за ними ехали мелкой рысью четыре всадника в костюме эльзасских крестьян. Уланы мчались как ураган.

Вдруг послышался крик совы и десять ружейных выстрелов раздались залпом.

Двадцать человек, выскочив из-за кустов, устремились на всадников, крича:

— Да здравствует Франция! Смерть пруссакам!

Началась неописуемая схватка, продолжавшаяся минуты три и больше ничего. Наступила глубокая тишина.

Тишина эта почти тотчас была прервана громкими криками:

— Победа! Да здравствует Франция!

Девять уланов были убиты наповал. Шестеро остальных лежали на земле опасно раненые. Лошади разбежались во все стороны.

— Ну, ребята! — закричал Людвиг, потирая себе руки. — Вот, надеюсь, хорошее начало для кампании. И ни одного раненого!

— Ни одного! — повторили все вольные стрелки в один голос.

— Хорошо вам говорить, — сказал Петрус плачевным голосом, указывая на трубку, от которой остался один только чубук.

Один из лазутчиков, выстрелив наудачу, попал в Петруса, которому трубка, вероятно, спасла жизнь.

— Бедная подруга! — прибавил он. — Вот, однако, как мы тленны!