Густав Эмар - Том 21. Приключения Мишеля Гартмана. Часть I

Сели за стол. Фермер посадил капитана по правую свою руку, возле себя и своей жены, а Паризьена по левую, и ужин начался с тем дружелюбием, которое теперь так редко встречается на фермах наших центральных департаментов.

По окончании ужина жена и дочери фермера увели к себе госпожу Гартман и ее дочь.

В одиннадцать часов вечера все спали на ферме.

Капитан имел намерение отдохнуть дня два на ферме «Высокий Солдат», не только из признательности к фермеру за его гостеприимный прием, но в особенности для матери и сестры, которые, не привыкнув к лишениям, а особенно к таким тягостным путешествиям, буквально выбились из сил.

Но так как он должен был выполнить чрезвычайно важное поручение, а время не терпело, с другой стороны, неприятель мог быть ближе, чем предполагали, Мишель решился не отлагать своего путешествия более чем на два дня, время решительно необходимое, думал он, для того, чтобы мать и сестра собрались с силами и могли следовать за ним.

Только, так как нельзя было пренебрегать никакими предосторожностями и следить за событиями, капитан решился послать с утра Оборотня за сведениями.

Как только солнце взошло, капитан вышел из своей комнаты на двор, где нашел Паризьена и Оборотня, спорящих по обыкновению, то есть рассуждающих, должны бы мы сказать, потому что эти два человека имели искреннюю привязанность друг к другу и ссоры не имели неприятных последствий.

— Что у вас тут? — спросил Мишель, неожиданно появляясь перед ними.

— Да вот, капитан, с позволения вашего сказать, — ответил Паризьен, — этот скот Оборотень становится все глупее; он надумал теперь критиковать третий зуавский полк; говорит, что это хорошие, очень хорошие солдаты, чтобы драться с арабами, но что они не умеют справляться с острыми касками; а я отвечаю ему, что так как разговор должен происходить на штыках, то нет никакой надобности знать по-немецки. Больше ничего, капитан.

— Вы оба правы, — ответил Мишель, улыбаясь. — Только твой собеседник больше прав.

— Почему же так, капитан?

— По той простой причине, что ты старый солдат, а он сравнительно с тобою рекрут, не понимающий, как надо драться с арабами. Вместо того, чтобы спорить, ты должен бы объяснить ему, как дела-то происходят в Африке; я уверен, что он сознался бы в своей ошибке.

— Вот опять это не пришло мне в голову. Решительно, я ржавею, капитан. Мне нужно увидеть мой полк. Мне недостает кое-чего.

— Полно, полно, будь спокоен, старый товарищ, мы скоро увидим твой полк.

— Да услышит вас небо, капитан! Право, у меня сердце болит в разлуке с друзьями. Разве мы остаемся здесь, капитан?

— Еще не знаю. Это будет зависеть от состояния края. Теперь я ничего не могу сказать. Мне именно нужен ты для этого, — прибавил Мишель, обращаясь к Оборотню.

— Я к вашим услугам, капитан. О чем идет дело?

— Дело идет, товарищ, о том, чтобы осмотреть окрестности и удостовериться, спокоен ли край, а если б мы могли, остаться здесь дня два с этими добрыми людьми, которые так горячо приняли нас и которым я хотел бы доказать мою признательность, оставшись несколько времени с ними, хотя эти два дня!

— Это легко, капитан; я могу даже ехать сейчас, если вы желаете.

— Принимаю твое предложение.

— Будьте спокойны, я знаю, где собрать сведения. Можете положиться на те, которые я доставлю вам.

— Я знал это заранее, друг мой.

— Скажите, капитан, не поехать ли мне с ним? — спросил Паризьен.

— Нет, это было бы неблагоразумно.

— Как неблагоразумно, почему же?

— По твоему мундиру тебя узнают везде и предположат, что в окрестностях есть войска. Оставайся спокойно здесь, отдохни; это будет лучше.

— Как хотите, капитан. А мне бы желательно сделать маленькую прогулку.

— Подождешь другого дня, вот и все.

— Нечего делать, если вы этого желаете.

Оборотень свистнул своей собаке, пожал руку, протянутую ему капитаном, и удалился большими шагами.

— Экой счастливец этот скот Оборотень! — заворчал Паризьен, смотря, как удаляется его товарищ. — Он может ходить куда вздумает, и никто ему не скажет: куда ты идешь?

День прошел спокойно.

Дамам было хорошо среди этой семьи, где они получили такой радушный прием и где все ухаживали за ними.

К восьми часам вечера Оборотень вернулся.

С первого взгляда капитан угадал, что он узнал дурные известия.

— Ну! — спросил он после ужина, когда дамы ушли спать. — Что нового?

— Нового много, капитан, — отвечал он. — Наши дела все больше запутываются. Все идет хуже. Страсбург обложен.

— Обложен! Верно ли ты это знаешь?

— Верно. Осада началась. Вы видите, ваше поручение теперь не имеет цели. Все сношения прерваны.

— Это правда. Однако, я должен выполнить его. Может быть, армия, подоспевшая на помощь, успеет заставить снять осаду.

— Дай-то Бог, капитан. А пока пруссаки жгут и грабят города. Что хотите вы делать?

— А ты что будешь делать?

— На вашем месте, так как вы хотите продолжать путешествие и притом вам нельзя поступить иначе, я поехал бы как можно скорее. С минуты на минуту пруссаки могут показаться в окрестностях. Если б дело шло только о нас, это не значило бы ничего, но с вами ваша мать и сестра, мы должны защитить их во что бы то ни стало.

— Ты прав. Мы поедем завтра на рассвете. Дай Бог, чтобы не было поздно!

— О! Нет. Может быть, мы встретим уланов, и то я сомневаюсь. Но от них мы освободимся, хоть будь с ними сам черт.

— Ступай отдыхать. А завтра, слышишь, на восходе солнца…

— Хорошо, капитан. Завтра я буду готов.

— Вот жребий-то какой! — сказал Паризьен. — Нельзя и двух дней отдохнуть. Первая острая каска, которая попадется мне под руку, поплатится мне за это.

— Вы слышали Оборотня, хозяин, — обратился капитан к фермеру. — Вы видите, я должен, к моему величайшему сожалению, расстаться с вами.

— Да, капитан. Эти бедные дамы меня тревожат. Зачем не оставите вы их здесь? Они будут в безопасности у нас. Я стану их защищать, как дочерей или родственниц.

— Знаю, друг мой, и благодарю вас; к несчастью, это невозможно. Мать мою и сестру ждут в Меце; там они будут вне всякой опасности.

— Это правда. Я не настаиваю, капитан. Только вспомните, что вы оставляете здесь друзей, желающих найти случай умереть за вас.

— Благодарю, — ответил он с волнением, дружески пожимая ему руку.

На другой день на рассвете путешественники простились с этой превосходной и патриархальной семьей.

Дамы были печальны. Мрачное предчувствие сжимало им сердце. Им казалось, что они расстаются не с посторонними, которых узнали несколько часов тому назад, а с дорогими друзьями, которых, может быть, не увидят никогда.

Фермерша и ее дочери непременно хотели удержать их.

К несчастью, надо было расстаться, и путешественники отправились в путь, очень печальные на этот раз и даже в большем унынии, чем уезжали из Страсбурга.