Густав Эмар - Том 14. Сурикэ

По приказанию Мрачного Взгляда хворост, заменявший ирокезам стены крепости, был подожжен кругом, охватившее его пламя ярко разлилось по холму, озарив ужасную, возмутительную картину.

— Смерть собакам, разбойникам! — вскричали канадцы.

— Смерть! — повторили гуроны.

Несмотря на сделанное предостережение, гуроны не выдержали, завидев неприятеля, дико закричали и, потрясая оружием, бросились дружно вперед.

На их крик приподнялись несколько отяжелевших голов с полузакрытыми, сонными глазами и тотчас же опустились на прежнее место.

Началась ужасная, зверская резня; несчастных, неподвижно лежавших ирокезов били, как быков на бойне.

Мрачный Взгляд и канадцы стояли, загородив выход, ни один из них не принимал участия в возмущавшем их кровопролитии.

Зато гуроны, которым дали полную свободу, вполне отдались своим кровожадным инстинктам.

Ирокезы все до одного были оскальпированы, убиты; для полного ощущения победы гуроны оскальпировали даже раньше убитых ирокезов.

Тареа выбрал себе Нигамона и других пятерых вождей, чтобы, насладившись их пытками, сжечь живыми.

Между тем Нигамон и вожди, напившиеся раньше других, начали отрезвляться.

Хотя картина, представшая перед их глазами в минуту пробуждения, могла их опьянить больше вина, но они не могли не осознать своей ошибки; они вполне понимали весь ужас своего положения, но это сомнение было поздно; сожаление о сделанном — напрасно.

Они видели, что им готовится.

И, приготовившись смело встретить все, что бы ни изобрел их беспощадный враг, они были готовы к смерти.

Вожди могли сказать наперед, что их ожидает, они сами не раз поступали точно так же со своими врагами.

Для них все это было самая обыкновенная вещь.

Они играли, проиграли и были готовы расплатиться.

По приказанию Тареа среди лагеря было крепко вбито шесть столбов; к каждому из них привязали по вождю и обложили ветвями и хворостом.

Нигамон, вместе со своими сотоварищами, запел песнь войны.

Но едва раздался голос Нигамона, остальные вожди смолкли, слушая его.

Эта предсмертная песнь — прославление умирающего воина и его громких подвигов.

Нигамон пел исключительно о своих храбрых воинах, которых собаки гуроны из страха опоили перед битвой и перебили их всех, пользуясь сном.

— Но племя ирокезов, — продолжал вождь, — могущественно, оно отомстит за своих так подло убитых воинов, отомстит жестоко, убивая за каждого ирокеза по десяти гуронов, этих французских собак, которые подло и трусливо лижут бьющую их руку.

Цель песни Нигамона была оскорбить гуронов.

Но Тареа и его воины были крайне сдержанны.

Ни одного проклятья, ни одного дурного слова не произнесли они в ответ на оскорбления побежденных; они слушали их, не прерывали поток обидных слов, дав полную свободу высказаться.

Наконец разложили огонь.

В этот момент Тареа, как тигр, перепрыгнул через пламя с ножом в руке и моментально оскальпировал привязанных вождей, безжалостно стегая их по лицу их же волосами. Окончив эту возмутительную операцию, он перескочил обратно, потрясая кровавыми трофеями и напевая песнь войны, которой дружно, с увлечением вторили гуроны.

Но, несмотря на ужасные пытки, вожди ирокезов продолжали свою предсмертную песнь, которой они не прерывали даже в минуту самого ужасного в мире для них оскорбления, когда Тареа их скальпировал.

Пламя поднималось все выше; вожди едва были видны среди огня и дыма.

В это время прибежал Бесследный, уходивший на разведку местности. Лицо его было расстроено, сам он был сильно взволнован.

— Что с вами? — спросил Мрачный Взгляд. — Вам, как и мне, отвратительна эта резня?

— Нет, — отвечал нервно Бесследный, — не то, я так много видел подобных сцен мести, что совершенно спокойно могу смотреть на них.

— Что же случилось?

— Я спешил видеть вас.

— Говорите, если так спешно.

— Да, спешно, если не ошибся.

— Говорите же скорее.

— Выйдя посмотреть, все ли кругом безопасно, я, как мне показалось, слышал выстрел со стороны нашего лагеря.

— Уверены ли в этом?! — вскричал, вздрогнув, Мрачный Взгляд.

— Я не могу уверять, — возразил Бесследный, — вы сами хорошо знаете, что ночью звуки обманчивы — их трудно определить.

— Это так, но залп… то есть несколько выстрелов сразу…

— Понимаю, но мы ведь почти на две мили от лагеря.

— Да, но вы были ближе, когда слышали выстрел?

— Действительно, на полмили ближе.

— Гм! Это много значит.

— Может быть, но, повторяю, я сомневаюсь.

— Скажите мне, вы человек неглупый, при настоящих условиях, когда все против нас, когда враги точно из земли вырастают, чтобы подшутить над нами…

— Ну?

— Что бы вы сделали, сомневаясь так, как я в настоящую минуту?

— При данных условиях я пошел бы на выстрел, будь он действительный или призрачный, и я ничего бы этим не потерял.

— Тем более что здесь нечего больше делать; предупредите, пожалуйста, Тареа, что мы уходим, а я пока пошлю на разведку следопытов.

— Великолепно!

Тареа в эту минуту, облокотившись на дуло ружья, слушал вместе с гуронами песнь вождей, которая все еще не прекращалась.

Бесследный подошел к нему.

— Мы уходим, — сказал он.

— Уже? — спросил вождь.

— Неожиданное открытие заставляет нас отправиться немедленно.

— Что за открытие?

— Ничего определенного пока.

— Тареа пойдет с друзьями, — сказал вождь, завязывая свой пояс.

— Разве вы не убьете этих негодяев?

— Порох дорог, зачем же я буду тратить шесть выстрелов. Эти паршивые собаки и без меня умрут отлично; не стоит труда о них думать, — безжалостно закончил Тареа, который, несмотря на видимую невозмутимость и равнодушие во время продолжительной песни вождей, был страшно рассержен их проклятиями и оскорблениями.

Через пять минут гуроны и охотники быстро возвращались в свой лагерь, освещенные зловещим пламенем громадных костров, разведенных у столбов вождей на холме.

Вожди, старавшиеся скрыть свое беспокойство, шли впереди всех.

Вдруг все разом остановились.

Звук, возбудивший подозрение Бесследного, повторился.

— Господи, — вскричал Мрачный Взгляд, — теперь уже нельзя сомневаться, это выстрелы! Вперед, вперед, друзья, и дадим знать, что мы идем на помощь.

Вся толпа, громко и дико вскрикнув, сделала залп, чтобы друзья не сомневались, что помощь близка, и двинулись вперед гигантскими индейскими шагами.

Мишель Белюмер был старый, опытный охотник, который в свое время пользовался громкой репутацией, вполне заслуженной им. Удалившись давно уже в Квебек на отдых, он приехал только ради Шарля Лебо, звавшего на помощь.