Густав Эмар - Том 12. Масорка. Росас

— Ничего, — с горечью ответил он, — я только что поставил на карту свое доброе имя ради спасения родины, и, обратясь к своей невесте, которая как раз в этот момент, окончив танец, подошла к ним, он сказал и ей:

— Поедем, Аврора, ты уже достаточно натанцевалась.

— Поедем! — с готовностью отозвалась она, и все трое покинули бал.

Несколько минут спустя карета остановилась перед домом мадам Барроль, Аврора простилась со своими друзьями и, как птичка выпорхнув из экипажа, тотчас же скрылась за дверью своего дома.

Отъехав шагов пятьдесят, карета остановилась около другой кареты, очевидно, поджидавшей эту — из нее вышел дон Луис Бельграно, а дон Мигель, простясь со своей кузиной, уступил ему место подле доны Эрмосы. Обменявшись шепотом несколькими словами, молодые люди крепко пожали друг другу руку, после чего дон Мигель сел в карету дона Луиса и поехал домой.

Экипаж доньи Эрмосы крупной рысью направился по дороге к набережной. Старый Педро был за кучера, а за выездного — верный слуга дона Луиса. Донья Эрмоса беседовала со своим спутником о последних происшествиях бала, карета почти поравнялась с часовней Санта-Люсия и въезжала на Широкую улицу, когда неожиданно ее настигли три хинета [38] Xинеты — конные солдаты. , спустившиеся вскачь с ближайшего холма. Намерения их не вызывали сомнения: двое из них мчались по обе стороны кареты и затем так внезапно и быстро преградили дорогу лошадям, что старый Педро едва успел сдержать их. В этот момент третий подскакал к дверце кареты и заговорил слащавым, немного дрожащим от быстрой скачки голосом:

— Мы — люди мирные, сеньора, и хотя я знаю, что вы находитесь под надежной охраной сеньора дель Кампо, всеже эта дорога такая глухая и безлюдная, что я поспешил вслед за вами, чтобы иметь честь предложить вам мои услуги в качестве конвоира.

Карета была стояла, солдаты преграждали лошадям дорогу.

Старый Педро старался нагнуться, как можно ниже со своих высоких козел, чтобы точнее прицелиться в одного из всадников, в висок которого он собирался всадить несколько унций олова то же самое делал и лакей, стоя на запятках.

У дона Луиса не было при себе никакого оружия, кроме изящного стилета, спрятанного в трости.

Донья Эрмоса и дон Луис не сразу узнали голос того человека, который только что говорил с ними, но женщины обладают удивительной способностью инстинктивно угадывать, и, едва незнакомец докончил свою фразу, донья Эрмоса, склонясь к самому уху дона Луиса, шепнула ему едва слышно:

— Это Мариньо.

— Мариньо! — воскликнул дон Луис.

— Да, какой-то помешанный!

— Нет, негодяй, — сказал дон Луис, возвышая голос. — Дама эта находится под надежной охраной, и я прошу вас удалиться и ваших товарищей то же.

— Я говорил не с вами, сеньор дель Кампо!

— Здесь нет никого, кого бы звали этим именем, здесь только…

— Молчите, ради Бога!.. — зажала ему рот рукой донья Эрмоса. — Сеньор, — продолжала она обращаясь к Мариньо, — я очень благодарна вам за вашу любезность, но повторяю вам слова этого кабальеро: я под надежной охраной и в услугах ваших сейчас не нуждаюсь, а потому умоляю вас удалитесь и прикажите удалиться солдатам.

— Это уже лишнее! Слово «прошу» было в вежливой форме произнесено два раза! — сказал дон Луис, протягивая руку к одной из дверец кареты чтобы открыть ее.

Донья Эрмоса энергичным движением остановила его.

— Мне кажется, этот сеньор не привык встречаться с кабальеро! — сказал Мариньо.

— Да, с кабальеро, которые по ночам останавливают кареты на больших дорогах и могут быть приняты за воров и грабителей. Педро, вперед! — крикнул дон Луис таким резким, повелительным голосом, что те два солдата, которые преграждали дорогу, даже не попытались задержать карету.

Педро хлестнул лошадей и погнал их вскачь, что есть духу.

Мариньо, так как это, действительно, был он, пришпорил коня и, следуя за каретой карьером, успел на прощание сказать донье Эрмосе следующие слова:

— Знайте, сеньора, что я не имел никаких дурных намерений по отношению к вам, но со мной обошлись неслыханным образом, а такие люди, как я, никогда не забывают своих обид.

Проговорив эту фразу, в которой таилась страшная угроза, Мариньо раскланялся, повернул своего коня и в сопровождении своих подчиненных вернулся обратно в город.

Пять минут спустя карета остановилась у ворот дачи доньи Эрмосы, молодая женщина вышла из экипажа и под руку с доном Луисом вошла в свою гостиную.

Она была очень бледна и, несмотря на все усилия скрыть овладевшее ею волнение, дрожала всем телом.

— Боже мой! Дорогая Эрмоса, — воскликнул дон Луис, заметив ее бледность и волнение, — что с вами? Вы больны?

— Нет, дон Луис, — отвечала она с грустной улыбкой, — я не больна, я боюсь…

— Боитесь? Чего?

— Этого человека.

— Этого мерзавца Мариньо?

— Да, его, я чувствую, что он принесет мне несчастье!..

Напрасно дон Луис старался разогнать эти мысли, успокоить и обнадежить взволнованное воображение молодой женщины, — это не удалось ему, и, простившись с ней, он удалился к себе, задумчивый и невеселый.

Более девятисот судов мерно покачивались на своих якорях на рейде в Монтевидео, подобно громадному пальмовому лесу во время бури. Была одна из последних ночей июля, ночь лунная, но не тихая: волны вздымались высоко и с глухим ревом разбивались о берег.

В семь часов вечера на горизонте показалась маленькая белая точка, напоминавшая серебристую морскую чайку южных морей: гонимые ветрами с берегов Патагонии, они летают над водой до тех пор, покуда не найдут надежного пристанища где-нибудь на мачтах кораблей или на крутых скалах.

Маленькое, едва приметное судно смело вверяло себя высоко вздымавшихся волн бурной реки, которая в дни непогоды ужасней самого океана, и быстро приближалось к порту.

С военных судов не замедлили признать в маленьком судне китобойную лодку из Буэнос-Айреса, одну из тех утлых на вид лодочек, которые со времени французской блокады занимались преимущественно контрабандой.

В маленькой лодочке находились четверо мужчин: двое из них на средней скамье, очевидно, были матросы, третий, сидевший у руля в тяжелом плаще и клеенчатой шляпе, был владелец судна, четвертый, сидевший на корме, опершись на левый борт лодки, укутанный в длинный резиновый плащ, в шляпе с двойным козырьком, был, как надо полагать, пассажир.

Владелец судна не спускал глаз с паруса, а пассажир был, казалось, погружен в глубокую задумчивость.

— Далеко мы еще от пристани, Дуглас? — вдруг спросил он, поглядывая на свои карманные часы, на которых было уже половина десятого.

— Нет, сеньор, — отвечал хозяин судна, с сильным английским акцентом, — мы скоро пристанем вон там, справа от того укрепления.