Густав Эмар - Том 12. Масорка. Росас

Дон Мигель слегка распахнул свой плащ и с силой схватил дона Кандидо за руку.

— Если вы уйдете, — произнес он, — то падре Гаэте в эту же ночь пойдет по вашим следам, если вы ускользнете от Гаэте, то завтра будете посланы в Сантос-Луарес, но если вы последуете за мной и будете только подражать тому, что я буду говорить или делать, то вы будете спасены!

— Ты дьявол, Мигель! — вскричал дон Кандидо, серьезно испуганный.

— Это возможно, идем!

— Я?

— Идем! — повторил Мигель тоном, не допускавшим возражений.

Опустив голову, дон Кандидо последовал за молодым человеком.

Через несколько минут они подошли к дверям дома доньи Марселины на улице Кочабамба.

Одна из половинок двери была открыта, на дворе не было никого, улица была совсем пустынна.

Молодой человек запер дверь, оставаясь вместе со своим спутником на улице, затем тихонько ударил молотком. Никто не являлся. Он ударил немного сильнее. Шуршанье шелка известило его наконец о приближении хозяйки дома.

Дверь полуоткрылась, — и донья Марселина, полуодетая, с растрепанной прической, выглянула чтобы узнать, кто стучал в двери ее рая. Драматическое вдохновение постоянно владело умом этой дочери классической литературы и удивление при виде своих гостей не помешало ей спросить их следующим стихом из «Архии»:

— Падре Гаэте проснулся?

— В таком случае вперед, — сказал дон Мигель, отстраняя донью Марселину и увлекая с собой дона Кандидо как раз в тот момент, когда у последнего в голове пробежала уже мысль о бегстве.

— Что вы делаете, безумец? — вскричала донья Марселина.

— Я запираю дверь. — И он действительно захлопнул дверную задвижку.

В эту минуту лицо дона Мигеля имело выражение страшной решимости. Донья Марселина была поражена. Дон Кандидо думал, что пришел его последний час; его поддерживала только христианская покорность судьбе.

— Кто из ваших племянниц сейчас находится у вас?

— Только Хертрудис, Андреа а другие только что вышли!

— Где Хертрудис?

— Она причесывается на кухне, так как падре спит в комнате, а я лежала в гостиной на диване.

— Хорошо! Вы умная женщина, донья Марселина, и одним только усилием своего воображения схватите всю сцену, которая будет разыграна перед вашими глазами или скорее ушами, так как из гостиной вы услышите все.

— Крови не будет?

— Нет! Затем вы выскажете мне свое мнение как ученая особа. Когда я буду уходить, то мне надо будет поговорить в передней с Хертрудис.

— Хорошо!

— Я принес кое-что для нее и для вас!

— Куда же вы хотите войти теперь?

— Мне надо видеть Гаэте.

— Гаэте?

Дон Мигель взял дона Кандидо за руку и вошел во внутренние комнаты, тогда как донья Марселина пошла на кухню к Хертрудис. В гостиной было почти темно, но при слабом свете сумерек молодой человек мог разглядеть то, что он искал. Это была большая бумажная простыня громадной постели, на которой отдыхала минуту перед тем донья Марселина.

Мигель, взяв за один конец простыни, подал другой дону Кандидо, сделав ему знак крутить ее влево, а сам стал крутить вправо.

Дон Кандидо в душевной простоте вообразил себе, что речь идет о том, чтобы задушить почтенного падре, и, несмотря на страх перед этой опасностью, мысль об убийстве леденила кровь в его жилах.

Молодой человек, угадывая, что происходило в душе почтенного его учителя, и смеясь про себя, взял крученую простыню и приложил палец к губам, смотря на дона Кандидо.

Затем дон Мигель приблизился к дверям спальни, громкий продолжительный храп священника убедил его, что он может войти в комнату, не соблюдая особенной тишины. Это он и сделал, ведя за собой дона Кандидо.

Приоткрыв дверь, выходившую на двор, он при слабом вечернем свете увидал почтенного падре лежащим в постели на спине, в рубашке и наполовину покрытым одеялом.

Молодой человек, взяв стул, тихонько поставил его у изголовья постели и сделал знак дону Кандидо сесть на него. Увидев, что его бывший учитель машинально, как всегда исполнил его приказание, он взял другой стул, поставил его с противоположной стороны и сел затем, передав дону Кандидо поверх спящего один конец жгута, сделал ему знак пропустить этот конец под постель и передать ему обратно.

Дон Кандидо повиновался, и менее чем в десять секунд достойный пастырь федерации был крепко привязан молодым человеком к постели, причем узел жгута приходился как раз вблизи того места, где сидел Мигель.

Покончив с этой операцией, молодой человек приблизился к окну, закрыл его настолько, чтобы спящий, раскрыв глаза, мог различать предметы как бы в тумане; затем, дав дону Кандидо один из своих пистолетов, который тот, дрожа от страха, взял, и, шепотом приказав ему повторять все его слова, как только он ему сделает знак, дон Мигель сел.

Гаэте храпел, как самый счастливый человек на свете, когда дон Мигель крикнул ему мрачным, но звучным голосом:

— Сеньор кура де-Ла-Пьедад! Гаэте перестал храпеть.

— Сеньор кура де-Ла-Пьедад! — повторил молодой человек тем же тоном.

Когда монах с трудом раскрыл свои отяжелевшие веки, и медленно повернув голову, заметил дона Мигеля, его зрачки расширились, выражение ужаса разлилось по его лицу; когда же он хотел поднять свою голову, с другой стороны постели дон Кандидо крикнул ему хриплым голосом:

— Сеньор кура де-Ла-Пьедад!

Невозможно описать удивления монаха, когда он, повернув голову в ту сторону, откуда раздался второй голос, заметил фигуру дона Кандидо Родригес.

В течение некоторого времени он поворачивал свою голову попеременно вправо и влево, как будто желая убедиться в том, что он не спит, затем сделал попытку тихонько приподняться на своем месте, но жгут, проходивший по его груди и рукам, помешал ему сделать это. Он мог только приподнять голову, которая тут же и упала на подушку.

Но это еще было не все: в то же самое время дон Мигель приставил свой пистолет к правому виску священника, тогда как дон Кандидо, по знаку молодого человека, — к левому. Все это было проделано без единого звука, без лишнего жеста.

Падре Гаэте побледнел как мертвец, и закрыл глаза.

Оба товарища убрали тогда свои пистолеты.

— Сеньор кура Гаэте! — проговорил молодой человек. — Вы продали свою душу демонам и мы пришли, во имя Божественного правосудия, наказать вас за столь тяжкое преступление.

Дон Кандидо повторил эти слова с каким-то действительно сверхъестественным выражением.

Капли холодного пота выступили на висках кура Гаэте.

— Вы дали клятву умертвить двух человек, образ которых мы приняли на себя, но прежде чем вы совершите это новое преступление, мы погрузим вас в бездны ада. Не правда ли, вы имеете намерение умертвить этих двух людей с помощью трех или четырех ваших друзей?