Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

Видите, какой мы были милой семейкой? Старикашка Моррисон был богат, как амстердамский еврей, и с тех пор как мой папаша-сатрап потерял все на железнодорожных акциях, Моррисону пришлось платить по счетам — ради Элспет. С тех пор он так и платил, время от времени подбрасывая нам с отцом жалкие подачки, в то время как сам пользовался моим домом и извлекал все возможные преимущества из самого факта своей принадлежности к славному семейству Флэшменов. По-моему, преимуществ этих было не так уж и много, но ведь мы находились на полпути к высшему обществу, а у Моррисона еще оставалось несколько пигалиц, которых нужно было выдавать замуж, так что он был готов нас терпеть. Ведь терпел же он меня с тех пор, как я женился на его дочери. Но дело это было чер…ски трудное, поскольку он готов был дать мне пинка в любой момент и ожидал только, когда Элспет решит, что с нее достаточно. Пока что мы кое-как ладили друг с другом, однако с появлением ребенка ситуация, как я полагал, могла измениться, а мне не хотелось вылететь на улицу и прозябать на половинное капитанское жалованье.

Так мы и жили — с беременной Элспет и старым Моррисоном, ожидающим, что толпа коммунистов [203] вот-вот ворвется к нему в двери. Хорошенькая же жизнь у нас была — можете себе представить! Элспет вроде было приятно меня видеть, но как только я пытался затащить ее в кровать, из этого всякий раз ничегошеньки не выходило — дескать «чтобы не навредить ребеночку»! Так вот, вместо того чтобы покувыркаться с Элспет этим вечером, мне пришлось делать вид, что я с нежностью слушаю ее бредни насчет того, какое имя мы дадим нашему Маленькому Герою — так уж она была уверена, что родится именно мальчик.

— Назовем его Гарри Альберт Виктор, — говорит Элспет, держа меня за руку и выпучив свои дурацкие голубые глаза, взгляд которых, тем не менее, заставляет мое сердце сжаться — один Бог знает почему.

— Это в честь тебя, любовь моя, в честь нашей дорогой любимой королевы и ее самой большой любви. Ты ведь согласен, милый?

— Отличный выбор, — отвечаю я, — лучше и быть не может.

Конечно же, подумал я, ты не назовешь его Томом, Диком, Уильямом или как там еще могли звать того малого, который так удачно повалял тебя в стогу сена. (В конце концов, мы были уже долго женаты к тому времени и занимались любовью бессчетное число раз, однако ни черта не было видно, чтобы хоть одно семечко проросло. Сейчас это казалось странным, но ведь так и было!)

— Ты делаешь меня такой счастливой, Гарри, — говорит она, и знаете — я ей поверил.

Ведь она была такой же безнравственной, как и я, но без моей врожденной интеллигентности. Полное отсутствие совести и благословенная привычка забывать все свои прегрешения — или, быть может, она искренне верила, что ей не о чем забывать.

Элспет наклонилась ко мне и поцеловала. Меня обдало запахом и теплом ее белоснежных форм. Я попытался схватить женушку за грудь, но Элспет снова оттолкнула меня.

— Нам придется потерпеть, дорогой, — говорит она, усаживаясь поудобнее, — мы должны думать только о нашем дорогом Гарри Альберте Викторе.

(Кстати, именно так его и назвали. Ублюдок вырос, да еще и заделался епископом. Никак не могу поверить, что он мой.)

Она ворковала и лепетала что-то в том же духе еще некоторое время, а потом заявила, что должна отдохнуть, так что мне пришлось оставить ее глотать смесь сыворотки с белым вином, а самому провести остаток вечера, слушая стоны и рычания старого Моррисона. Он говорил практически на одни и те же темы, которые я успел хорошо изучить во время наших редких встреч за последние восемь лет. Тут были и подлость рабочих, и слабость правительства, всеобщий рост цен, мое сумасбродство и расточительность (хотя сам Бог свидетель, он не давал мне достаточно денег, чтобы я был расточителен по-настоящему), тщеславие его жены и дочерей, а также все прочее, в том же духе. Все эти излияния были и патетичны, и чудовищны одновременно — если вспомнить, сколько денег нагреб этот старый скряга, нещадно выжимая пот из рабочих на своих заводах и обманывая партнеров. Я заметил, что чем богаче становился Моррисон, тем больше он скулил и сыпал угрозами. Если бы не это, то можно было сказать, что богатство само шло ему в руки, да еще быстро — как единственному трезвому за пьяным покером.

Правда, несмотря на всю трусость и скупость, голова у моего тестя по части бизнеса варила будь здоров! Из обыкновенного (хоть и зажиточного) шотландского заводчика, которым Моррисон был, когда я женился на его дочери, он, с тех пор как переселился на юг, превратился в преуспевающего коммерсанта, провернувшего не одно выгодное дельце, — чер…ски грязное по сути, вне всякого сомнения. Он стал хорошо известен в Сити, а также в кругах, близких к тори, ибо, хотя и был никому не известным провинциалом, зато обладал золотом — лучшей из рекомендаций, да к тому же его кошелек с каждым днем становился все толще. Моррисон уже тогда суетился насчет получения титула, хотя получить желаемое ему удалось лишь несколько позже, когда лорд Рассел продал ему дворянство, — министр-виг нобилитировал скрягу-тори, что и требовалось доказать. Пока же, видя перед собой столь блестящие перспективы, эта шотландская свинья с каждым часом набиралась жадности и при одной мысли, что все ее мечты могут рассыпаться в прах из-за революции, едва не лопалась от злости.

— Время твердо сказать, — булькал Моррисон, вылупившись на меня, — мы должны защитить наши права и нашу собственность!

Я чуть не лопнул от смеха, вспомнив, как в свое время в Пэйсли, когда взбунтовались рабочие с его заводов, будущий тестюшка буквально расстилался передо мной, чтобы я только бросил против смутьянов всех своих солдат.

Но сейчас он был испуган по-настоящему: из его бессвязных воплей я кое-как разобрал, что мятеж вспыхнул в Глазго, недовольные собирались даже на Трафальгарской площади, а на Кеннингтон-Коммон на днях должен был пройти грандиозный марш чартистов, этих «исчадий Вельзевула», как их назвал Моррисон, и опасались, что они двинутся прямо на Лондон.

К моему удивлению, когда на следующий день я вышел сделать собственные наблюдения, то понял, что эти опасения имели под собой некоторую почву. В Конной Гвардии прошел слушок, что полки скрытно стягиваются к городу, резиденции министров взяты под охрану, а запасы холодного и огнестрельного оружия на всякий случай держат под рукой. Для противостояния толпе набирали отряды специальных констеблей, [204] а королевская семья покинула столицу. Все это выглядело дьяв…ски серьезно, но мой дядюшка Биндли, который служил в штабе, сказал мне, что сам герцог Веллингтон уверен, что ничего страшного не случится.

— Так что медалей на этот раз вам заработать не удастся, — хихикнул мой дядюшка. — Я так полагаю, теперь ты вновь окажешь нам честь своим присутствием, поскольку наверняка захочешь, чтобы твоя семейка (он имел в виду Пэджетов, родню моей матери) снова тебя пристроила куда-нибудь.