Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

При этих словах Валя фыркнула совсем не подобающим дамам образом, а тетя Сара, говорившая, насколько я успел узнать, очень мало, поставила бокал на стол и едко заметила, что вряд ли стоит ждать от Саши детей, пока он сражается в Крыму.

– Сражается? – громогласно восклицает Пенчерьевский. – Как можно сражаться в конной артиллерии? Видел ли кто-нибудь, чтоб конно-артиллериста притаскивали домой на носилках? Я хотел пристроить его в Бугский уланский, или даже в Московский драгунский, но – боже правый! – он же не умеет толком держаться в седле! Хорош же зять для запорожского hetman ! [413]

– Хватит, отец! – отрезала Валя. – Если бы он умел хорошо скакать и стал бы уланом или драгуном, английская кавалерия изрубила бы его на куски – ведь там же не было тебя, чтобы руководить боем!

– Невелика потеря, – буркнул полковник. Потом со смехом наклонился и взъерошил ее русые волосы. – Ладно, малышка, это твой муж, какой уж есть. Да хранит его Господь.

Я рассказываю вам про все это с целью дать представление о поведении русского сельского помещика у себя дома, со своей семьей. Впрочем, готов признать, что этот казак мог быть не совсем типичным. Неудивительно, что такое развлечение было не по нутру нашему деликатному Исту – да и полковнику, как я догадывался, было начхать на Иста. А вот мне Пенчерьевский понравился. Большой, громогласный, живой – неотесанный, если вам угодно, он стоил десятка наших благовоспитанных джентльменов, уж таких, как я, точно. В тот вечер мы с ним напились вдрызг – после ухода дам, которые были изрядно навеселе и по пути в свою гостиную во весь голос спорили по поводу платьев. Полковник распевал своим гулким, как орган, басом русские охотничьи песни и смеялся до коликов, пытаясь заучить слова «Британских гренадеров». Я тешил себя мыслью, что чертовски пришелся ему по нраву – люди меня любят, особенно когда в подпитии, – ибо он клялся, что полк и страна могут мною гордится, и царь был бы счастлив, имей нескольких парней моего пошиба.

– Вот тогда мы бы скинули этих ваших английских ублюдков в море! – ревел он. – Дайте нам нескольких скарлеттов, флэшменов и караганов – так его, что ли? – и больше ничего не нужно!

Но как бы он ни был пьян, когда мы поднялись наконец из-за стола, полковник старательно повернулся в направлении к церкви и истово перекрестился и лишь потом, пошатываясь, стал провожать меня вверх по порожкам.

За грядущую зиму мне предстояло познакомиться с различными сторонами личности Пенчерьевского – со всеми, если на то пошло, – но в первые недели вынужденного моего пребывания в Староторске я наслаждался жизнью, чувствуя себя совершенно как дома. Все оказалось много лучше, чем я ожидал: на свой медвежий, громогласный лад граф был весьма дружелюбен, дамы вежливы (поскольку я решил проявлять осторожность, прежде чем попытаться свести с Валей более тесное знакомство) и общительны, мы с Истом пользовались почти полной свободой. Это был месяц, в котором каждый день напоминал воскресенье в нашем сельском поместье, только без присущей ему чопорности. Ты мог приходить и уходить по своему усмотрению, располагаться, где удобно, обедать вместе со всеми или в своей комнате – Либерти-холл, да и только. Днем свое время я делил между напряженными занятиями русским языком и прогулками, пешими или верховыми, в обществе Вали, тети Сары или Иста. Вечерами мы болтали с графом или играли со всей семьей в разновидность виста, называвшуюся у них «англичанка» – кстати, в Англии эта игра вошла в моду в последние несколько лет, – и вообще не скучали. Мой интерес к русскому языку вызывал у них особый восторг, так как они жутко гордились своей страной, а я совершал быстрые успехи. Вскоре я говорил и понимал лучше, чем Ист. «У него в роду были казаки! – гудел Пенчерьевский. – Прицепите ему бороду к этим дурацким английским бакам, и вот вам вылитый кубанец. А, полковник?»

Но все хорошо до поры – пока ты не убедишься, что воспитанность и добродушие у этих людей так же непостоянны, как майские заморозки – это не более чем маска, под которой прячутся совершенно чуждые нам существа. Вопреки всей их видимой цивилизованности, даже хорошему вкусу, варварство спрятано в них неглубоко, и только ждет часа, чтобы вырваться наружу. Стоит забыть об этом, как какое-нибудь слово или случай напоминают тебе: тут не что иное, как средневековый замок, где царит феодальный закон. Этот добродушный, веселый гигант, со знанием дела рассуждающий о кавалерийской тактике и охоте и играющий в шахматы как гроссмейстер, был наделен одновременно кровожадностью и коварством вождя каннибальского племени; а милые дамы, щебечущие про парижские моды и составление букетов, в определенном отношении менее женственны, нежели амазонки Дагомеи.

Один такой инцидент запомнился мне навсегда. Тот вечер мы четверо коротали в салоне: я играл с Пенчерьевским в шахматы – он обычно давал мне фору, убирая с доски своего ферзя или ладью, а женщины перекидывались в карты на другом конце комнаты. Тетя Сара была спокойна, как обычно, Валя же оживленно болтала, в сердцах вскрикивая, когда проигрывала. Меня это все мало заботило: я наслаждался графским коньячком и горел желанием хоть раз поставить ему мат, но тут разговор зашел об уплате проигрыша, и, подняв глаза, я чуть не упал со стула.

В комнату вошли дворецкий и горничная Вали. Девушка-крепостная встала перед карточным столом на колени, а дворецкий стал аккуратно отстригать ножницами ее роскошные рыжие волосы. Тетя Сара лениво глядела на картину, Валя даже не повернула головы, пока дворецкий не передал ей отрезанные косы.

– Ах, как мило! – говорит та, пожимает плечами и швыряет волосы тете Саре, которая, расправляет их и говорит:

– Сохранить их, что ли, для парика или продать? Тридцать рублей в Москве или Петербурге… – и подносит волосы к свету, задумчиво разглядывая.

– Это, как ни крути, больше, чем стоит теперь вся Вера, – заявляет беззаботно Валя. Потом подскакивает, подбегает к Пенчерьевскому, обвивает сзади его мощную шею и шепчет на ухо:

– Папа, можно мне получить пятьдесят рублей на новую горничную?

– Что-что? – говорит он, не отрываясь от доски. – Погоди, детка, погоди: я загнал этого английского мерзавца в угол, дай мне одну…

– Всего пятьдесят рублей, папа. Только посмотри, не могу же я теперь оставить у себя Веру.

Он поднял голову, увидел девушку, стоящую на коленях и обкорнанную, как приговоренный к казни, и рассмеялся.

– Неужели без волос ей нельзя следить за твоей одеждой и чистить обувь? Смотри лучше за своими картами, глупая девчонка.

– Ах, отец! Ты же знаешь, что нет! Всего пятьдесят рублей, пожалуйста. От щедрот моего милого batiushka ! [414]