Джордж Фрейзер - Записки Флэшмена

Так что пока мы держали путь по засыпанным снегом проходам, я пребывал в прекрасном расположении духа. Задолго до полудня мы пересекли Суркаб и с неплохой скоростью двинулись вдоль берега. Если быть точным, местность была скалистой, но местами мы переходили на быстрый галоп, и у меня создавалось впечатление, что мы вот-вот выйдем за пределы снегов и тогда дело пойдет еще быстрее. Я торопился, поскольку это была территория гильзаев, и Могала, где правил Гюль-Шах, располагалась неподалеку. Мысль об этой мрачной крепости с привратными «украшениями» омрачала мое сознание, и тут сержант Хадсон, поравняв свою лошадь с моей, сказал:

— Сэр, думаю, за нами кто-то идет.

— Что ты имеешь в виду? — говорю я, страшно разволновавшись. — Кто это?

— Не знаю, — отвечает он. — Я чувствую, если вы понимаете, о чем я говорю, сэр. — Он огляделся вокруг. Мы находились на открытом пространстве, слева шумела река, а справа вздымалась изломанная линия утесов. — Может статься, эта дорога не такая пустынная, как нам казалось.

Я достаточно долго пробыл в горах, чтобы знать об умении бывалых солдат нутром чувствовать опасность: менее опытный или несдержанный офицер мог бы посмеяться над его страхами, но не я. Мы тут же отвернули от реки и поднялись по небольшому желобку выше: если афганцы следуют за нами, мы, имея прекрасный обзор, сможем их заметить. При этом у нас сохранялась возможность идти дальше на Джелалабад, только держась посередине между рекой Суркаб и главной дорогой.

Наше продвижение, естественно, замедлилось, но через час или около этого Хадсон заявил, что за нами никого нет. Но я все же решил держаться подальше от реки. И тут нам встретилось другое препятствие: справа от нас издалека доносился слабый отзвук оружейной пальбы. Канонада слышалась смутно, но даже так можно было утверждать, что в бой вовлечены крупные силы.

— Господи, сэр! — воскликнул Хадсон. — Это же армия!

Эта же мысль пришла в голову и мне: это могла быть только армия, или то, что от нее осталось. По моему предположению, Гандамак лежал где-то впереди, и поскольку я знал, что Суркаб уклоняется к югу, огибая этот район, у нас не оставалось иного выбора, как идти туда, откуда слышалась пальба, если мы, конечно, не хотели подвергнуться риску столкнуться с нашими таинственными преследователями у реки. Так что мы отправились вперед, и с каждой минутой проклятая канонада становилась все громче. По моему мнению, до ее источника оставалось уже не более мили, и я хотел было поделиться своим предположением с сержантом, когда Хадсон, скакавший немного впереди, оглянулся на меня и возбужденно замахал рукой. Он достиг места, где две большие скалы обрамляли устье ложбины, постепенно сбегавшей с гор в направлении кабульской дороги; между этими скалами с высоты открывался прекрасный вид, и, натянув поводья и посмотрев вперед, я увидел зрелище, которое мне не суждено забыть никогда.

Прямо под нами, примерно в миле, располагалось небольшое скопление хижин, над крышами которых курился дымок — как я понял, это и была деревушка Гандамак. Рядом с ней, там, где дорога снова поворачивает на север, находился пологий склон, усыпанный валунами. Его протяженность до вершины составляла около сотни ярдов. Весь склон был усеян афганцами: их вопли явственно долетали до нашей ложбины. А на вершине сгрудилась кучка людей, численностью примерно с роту: поначалу, видя синие накидки, я принял их за афганцев, но потом разглядел кивера. Голос Хадсона, сдавленный от волнения, подтвердил мою догадку.

— Да это же Сорок четвертый! Посмотрите на них, сэр. Это Сорок четвертый, вот бедняги!

Они стояли на вершине нестройным каре, прижавшись спинами друг к другу. Я разглядел, как блеснули штыки, когда они вскинули мушкеты, и жидкий залп разнесся по долине. Афганцы завопили еще громче и подались назад, но затем опять ринулись вперед: хайберские ножи мелькали вниз-вверх, прорубая дорогу внутрь каре. Еще залп, и дикари вновь отпрянули, и я заметил, как одна из фигур на вершине взмахнула клинком, словно вызывая врага на бой. С такого расстояния он напоминал игрушечного солдатика, и тут я увидел странную вещь — поверх его синего плаща было намотано красно-бело-синее полотнище.

Должно быть, я сказал что-то Хадсону, поскольку последний прокричал:

— Господи, да это же знамя, сэр! Эй, Сорок четвертый, задайте-ка этим ублюдкам! Всыпьте им хорошенько!

— Заткнись, ты, идиот! — говорю я, хотя нужды волноваться не было — мы находились так далеко, что никто не мог нас услышать. Хадсон однако перестал кричать и удовольствовался тем, что бормотал себе под нос слова ободрения обреченным, стоявшим на вершине.

Ибо они были обречены. Прямо у нас на глазах фигуры, облаченные в серые и черные одеяния, снова ринулись вверх по склону, напирая со всех сторон, раздался еще залп, и тут волна поглотила защитников. На вершине закипела рукопашная, засверкали ножи и штыки, потом толпа отхлынула с единым торжествующим воплем, и на вершине не осталось никого. Не было никаких следов человека с обмотанным вокруг талии флагом — виднелась только бесформенная груда иссеченных тел и медленно рассеивающееся в морозном воздухе облако порохового дыма.

Что-то подсказывало мне, что я стал свидетелем конца Афганской армии. Конечно, вам скажут, это было очевидно — ведь только 44-й, единственный британский полк, мог являться последним ее остатком. Но я знал и без подобных умозаключений. Вот что осталось от великолепной армии Эльфи-бея силой в четырнадцать тысяч штыков — и это менее чем за неделю! Возможно, кто-то еще попал в плен, а возможно, выживших вообще не было. Как оказалось, я ошибался — один-единственный человек, доктор Брайдон, сумел добраться до Джелалабада, но тогда я не мог знать об этом.

Существует картина, на которой изображена сцена боя при Гандамаке. [59] На самом деле афганцы взяли при Гандамаке нескольких пленных, включая капитана 44-го полка Саутера — одного из двоих, кто обмотал вокруг себя батальонное знамя (другой человек был убит). Картина, о которой говорит Флэшмен, принадлежит кисти художника В. Уоллена (члена Королевской академии). Она была выставлена в Академии в 1898 г. Я увидел ее много лет спустя, и она, в общем, достаточно верно отображает то, что сохранилось в моих воспоминаниях. Без сомнения, она превосходна и пробуждает боевой дух в напыщенных ослах, которые на нее смотрят. Моей же единственной мыслью, когда я ее увидел, было: «Вот бедные глупцы!», — что я и высказал, к разочарованию других зрителей. Но я-то, как известно, был там, трепеща от представшего моим глазам ужасного зрелища, в отличие от добропорядочных лондонцев, которые предоставляют разным подонкам и отщепенцам, гордо именуемым английскими солдатами, сберегать для них свою империю. Это красномундирное отребье прекрасно подходит для того, чтобы стать пушечным мясом при всяких там Гандамаках, к которым его приводят идиоты типа Эльфи и Макнотена, и никто не станет вспоминать с сожалением об этом отребье.